Ночные трамваи

Он взошел на трибуну, долго надевал очки, отпил из стакана и начал неторопливо, бесстрастно читать, указывая, как плохи дела в стране с управлением. Он говорил об этом не в первый раз, но тут неожиданно голос его сделался резким, он назвал одного министра, второго — раньше такое не было принято, упоминалась лишь отрасль, что плохо работала, — и Павел Петрович вдруг услышал и свою фамилию. Ему сделалось нехорошо, он знал: завтра доклад появится в газетах, в министерстве будут тыкать пальцем в его фамилию, перешептываться за спиной, строить прогнозы, что вот, дескать, из-за этого упоминания теперь Павла Петровича обязательно снимут с должности. Но более всего его беспокоила Соня. Он сделал ошибку, что не сказал ей, как его чистили на совещании, подумалось: а может, пронесет, может, газеты не дадут фамилий, уж очень это непривычно. Но утром Соня вошла к нему, прижимая маленькие руки к горлу, косая складка у рта дергалась.

— Я слышала по радио на кухне. Ты знаешь? — спросила она.

Вопрос был нелепым, она ведь осведомлена, что вчера он сидел в президиуме совещания.

— Это ужасно, — проговорила она. — Это даже невозможно! Кто-то тебя вписал. Сейчас будут звонить знакомые. Что мне им говорить? Тебя снимают с работы?

— Нет, меня не снимают, — ответил Павел Петрович веселым голосом, — к сожалению.

— Почему «к сожалению»? — испугалась Соня.

— Устал я, Сонюшка, — вздохнул он. — Не тяну…

Соня некоторое время смотрела на него с жалостью, потом категорично произнесла:

— Паша, тебе надо отдохнуть. Мы поедем с тобой в «Красные камни»…

Они и уехали дней через десять в Кисловодск. Однако Соня не знала самого главного, что случилось на этом совещании. После критической части докладчик перешел к рекомендациям. Павел Петрович слышал в наушниках косноязычный голос, он звучал рядом, спотыкался на сложных словах и терминах, и поначалу Павел Петрович даже не поверил услышанному. В это время и по залу прокатился рокот; докладчик на миг остановился, снял очки, оглядел зал, отпил из стакана и, недоуменно пожав плечами, стал продолжать чтение. А речь шла об автоматике, но то, что предлагалось как новшество, было отжившим, не годилось в нынешний электронный век. Вскоре начался другой текст, зал успокоился.

Случилось так, что в перерыв Павел Петрович последним покинул сцену, вместо того чтобы свернуть в комнату президиума, двинулся по коридору и наткнулся на докладчика. Перед ним в необычной позе стоял помощник, вытянувшись, как солдат, стараясь не мигать бесцветными глазами. Докладчик, шепелявя больше, чем обычно, выговаривал:

— То, что ты дурак, я знал один. А то, что я оказался в дураках, теперь может узнать вся страна. Откуда ты выкопал эту дохлятину об автоматике?

Помощник торопливо облизал губы, назвал фамилию академика.

— Нашел кого спрашивать! Ему давно пора на Новодевичьем лежать!

Тут приблизился военный и протянул докладчику таблетку и стакан с питьем, тот взял таблетку, сглотнул, запил, отвернулся от помощника и пошел дальше.

Помощник скрипнул в досаде зубами, внезапно обернулся, увидел Павла Петровича:

— А ты что тут стоишь! Во-он!

Павел Петрович возражать не стал, прошел в комнату президиума: здесь люди пили, закусывали, он взял стакан боржоми, залпом выпил, и показалось, вода обожгла горло. Злость закипала в нем: черт возьми, что же это делается, почему они должны внимать некомпетентным речам, ломать головы над бумагами, спущенными сверху, в которых ничего не поймешь, ибо писаны они не специалистами? Неужто они и будут так жить, подчиняясь необдуманным решениям, составленным разного рода референтами и помощниками? Эти распоряжения идут вниз и там, кроме скептической усмешки, ничего иного не вызывают у специалистов. Так зачем же зачитывать эту речь об управлении, если все в ней зыбко, нет серьезной государственной идеи? Да, корни дали побеги, о чем говорил Павлу Петровичу человек на опушке березняка, свершилось… Осознание этого отозвалось в Павле Петровиче болью, и тогда-то в нем укрепилась мысль: он бессилен, он не способен к серьезным делам, все его действия — суета сует.

Когда совещание кончилось и Павел Петрович надевал пальто, его легонько взяли за локоть:

— Извини, Павел Петрович, под горячую руку попал. С кем не бывает. Все же Леонид Ильич…

— Обошлось? — догадался Павел Петрович, разглядывая сияющее лицо помощника.

— Ну он же  м у ж и к! — радостно, взахлеб проговорил помощник. — Да я за него… Понимаешь, думаю: все, пора удочки сматывать. А куда? После такого пойди найди место. Сижу думаю. А он вдруг подходит, спрашивает: как у тебя сын? Парнишка-то ногу сломал. Представляешь, помнит. Ну ладно, говорит, скажи сыну, что отец у него хоть и остолоп, но работать с ним можно… Вот, Павел Петрович, когда человек — он всегда человек!

Эта радость разговорившегося помощника, от которого попахивало коньяком — успел выпить на радостях, — еще более удручала.