Ночные трамваи

Когда-то Павел Петрович мучительно размышлял: нечто в Бастионове ускользает от него, потом определил это нечто как  б е з в е р и е, но, скорее всего, тут была словесная неточность, и он так и не нашел нужного определения, потому что вера для Павла Петровича означала ощущение постоянной цели, ради которой и живешь. Но он сам на каком-то этапе утратил это ощущение, хотя в себе не все увидишь, как в другом. Да, о Бастионове он знал, что тот способен поменять цель и мгновенно приспособиться к новым для него обстоятельствам, тем он и был могуч. Он ведь едва соскочил со студенческой скамьи, как легко принял на плечи тяжесть переустройства НИИ, легко там шуровал, не оглядываясь на возраст людей, на их личные трагедии, потому что выполнял порученное. И научный центр он создал стремительно, и авария не сбила его с ног, он легко с ней смирился, во всяком случае, с неимоверной быстротой все поставил на ноги, и идею, которую ему кинул Павел Петрович, тотчас принял и сумел ее довести до реальности.

Завтра он получит отрасль и сядет в кресло министра так, словно всю жизнь в нем и сидел. Понятие принципа было для него пустым звуком. Потому ему и наплевать на документы, что лежат теперь в столе у Фролова. Вот чего Павел Петрович не учел! Когда Андрея бросила Люся, Павел Петрович спросил у него: «Ты совсем не чувствуешь себя виноватым в гибели Новака и других?» Бастионов удивился: «При чем тут я? Они знали, на что шли». — «Но ведь и ты знал, подписал приказ». — «Они этого хотели. Если бы я не подписал, они бы осудили меня. И вы… вы тоже, Павел Петрович, осудили бы. Вам ведь нужен был результат быстрее».

Да, у Бастионова всегда была чиста совесть, потому что слово «принцип» было для него пустым звуком. Он верил: всяким там документам, направленным против него, грош цена, у него были свои документы. Но он не мешал заблуждаться ни Павлу Петровичу, ни Фролову. Зачем?

Павел Петрович смотрел в окно, за спиной его было тихо. Проехала «Чайка», сейчас она свернет во двор их дома, и если пройти в спальню, то оттуда будет видно, как вылезет из машины Старик и легкой походкой направится к подъезду. Сколько же ему лет? И сколько лет он работает? Есть ли при нем свой Клык?.. По той стороне улицы шел человек, он остановился, посмотрел на окно Павла Петровича. Белые волосы, неподвижные, как у куклы, глаза… Нет, Павел Петрович обознался, или почудилось. «Уедем отсюда, Пашенька, это не твое дело», — шептала Соня и плакала… Неужели он и в самом деле проиграл свою жизнь? Стало душно, наплыл на глаза туман, он встряхнул головой, хотел избавиться от этого тумана, но почувствовал боль, она шла откуда-то снизу и распространялась по всему телу. Надо было закричать, но он не посмел, и вместо улицы открылась дорога. Она белела кремнем под яростным солнцем, по острым каменьям шел, гремя иссохшими, коричневыми шкурами, бородатый человек с запавшими глазами, твари шарахались от него, птицы облетали стороной, сочившиеся кровью ступни не оставляли следов, но он шел и ничего не слышал, не видел да и не хотел ничего видеть и слышать, алкал лишь власти и покорности других. И Павел Петрович закричал во всю свою силу: «Да будьте вы прокляты!»

Отвратительно пахло лекарствами, полная женщина в белом халате укладывала в металлическую коробочку шприц.

— Если к утру не станет лучше, госпитализируем.

— Тебе что-нибудь надо, дед? — увидел он над собой кривоносое лицо Леньки.

Сознание прояснялось. Он лежал у себя в спальне, горел ночник, образуя странные тени на потолке. Ленька сидел на кровати рядом.

— Что со мной? — спросил Павел Петрович.

— Ничего особенного, — твердо ответил Ленька. — Пока велено лежать. Только ты не психуй.

— А где… Бастионов?

— Ушел. Но он заедет завтра. Мама тоже приедет утром. Я ей позвонил.

Тогда, наверное, не так все просто, подумал он, если Люся решила приехать, а Ленька старается его ободрить.

— Ты со мной не лукавь, — сказал он внуку. — Я устал от лукавых.

— Я буду при тебе, дед. Мы ведь еще с тобой не договорили.

— Договорим, — вздохнул Павел Петрович. — Обязательно договорим. Только Бастионова больше ко мне не пускай, хотя он и твой отец.

— Не пущу, — пообещал Ленька.

1985—1987

СТУК В ДВЕРЬ Повесть

1

Под вечер в городок вошли машины с солдатами. Пофыркивая и скрипя, они развернулись на базарной площади, где с утра остались примятые пучки соломы, курьи перья да глиняные черепки. Солдаты выскочили из кузовов и спрятались под навесы: начинался дождь. Лохматые тучи низко стелились над глинобитными домами, чахлые акации роняли пыльные листья, ветер вместе с мусором нес их на черепичные крыши и тут же сметал обратно на землю.

Баулин спешил из школы, устал, боялся, что вымокнет под дождем, а его уж второй день донимал насморк. Он бежал по улице, прикрыв лицо воротником пиджака, заметил на площади солдат, подумал мельком: «Что они тут?» — и прибавил шагу.