Ночные трамваи

Антон вернулся в каюту, достал чемодан, сумку, начал упаковываться, и такая невыносимая тоска навалилась на него, так сделалось тяжко и страшно: что теперь будет-то с ним?.. как жить дальше?.. Он хоть давно клял свою профессию, думал, что ошибся выбором, еще когда был пацаном, но все же привык к ней, приладился, да его и считали хорошим штурманом, так оно на самом деле и было. Нельзя сказать, чтобы он сделал большую карьеру, но все же за годы плавания стал вторым помощником на первоклассном лайнере, а до этого трубил на сухогрузе. Конечно, многие из морячков считали, что на «пассажире», да еще при таком капитане, как у него, который требовал четкой дисциплины, подтянутости, соблюдения формы одежды, работать намного тяжелее, чем на сухогрузе, там больше воли, на вахте стой себе хоть в шортах, хоть в плавках. Недаром же говорили: моряк в порту работает, в плавании отдыхает, а на лайнере какой к черту отдых — то вахта, то учебные тревоги, то приемы в салонах, когда надо выходить к пассажирам, болтать с ними по-английски. Но все же Антону на лайнере плавать было интересней, строгой дисциплины он не боялся, думал, на пароходе так и должно быть, и хоть штурманам в свободное время не очень разрешалось шататься по палубам и салонам, но пути-то не перекрыты и волей-неволей на кого-нибудь наткнешься, столкнешься в споре или услышишь какую-нибудь необыкновенную новость. Ему это нравилось, хоть с английским у него было не очень-то хорошо, но понимать он понимал, да и ответить мог.

Но и такая жизнь тоже приедается, она имеет довольно четкий распорядок, повторяющийся почти изо дня в день, и если всерьез к такой жизни приглядеться, то можно без труда понять: на этом плавучем городке, набитом самыми разными людьми, те, кто делает главную работу — ведут лайнер по нужному курсу, почти совсем не принадлежат себе. Когда стоишь на вахте, перед тобой безмерное пространство воды, озаренное или дневным светом, или лучами прожекторов в ночи, то спокойное, то бурное, и ты весь подчинен делу, следишь за приборами, отдаешь команды матросам, а потом, когда кончится вахта, направляешься к себе или в кают-компанию, если настало время еды; путь от рубки занимает не более пяти минут, но и в своей каюте и даже за едой ты не ощущаешь никакой свободы, потому что знаешь: в любую минуту может прозвучать сигнал учебной тревоги, — а уж для капитана и первого помощника это любимое занятие. Они оба считают: так легче держать в руках команду, — а если не тревога, то приказ прослушать какую-нибудь обязательную лекцию или прийти на занятие. Даже когда ты лежишь у себя с книгой или прохаживаешься по шлюпочной палубе, то где-то под черепной коробкой все время существует небольшой отсек, находящийся в постоянном напряжении, чтобы не упустить, принять вовремя призывный сигнал. На земле человек оттрубил свои часы на работе, вышел из предприятия или учреждения, и дела его остались за спиной, он может ехать домой, к приятелю, любовнице, отправиться в театр, в ресторан — в любое место, в какое захочет, если ему позволяют возможности, а на пароходе моряк всегда на службе, где бы он ни находился, — он все равно на посудине, вокруг которой море.

Правда, ему не надо заботиться о еде, его накормят, и, как правило, очень даже хорошо накормят, не нужно толкаться в очередях, психовать, что опоздаешь на службу, дожидаясь автобуса или троллейбуса, да всего и не перечислишь, от чего освобожден человек на лайнере, так что за постоянную службу ему платят постоянной опекой. Многие к этому так привыкают, что хоть порой глухо тоскуют по берегу, но когда приходят в родной порт, долго жить в городе не могут и стараются уйти как можно быстрее в плавание. На лайнере жизнь им часто кажется кабальной, а на берегу — суетной, вот и носит их по водам всего земного шара.

Антону иногда казалось, что попал он на море вовсе не по своей воле, а так сложились обстоятельства, ему некуда было деваться, цепь событий, независимых от него, привела к такому выбору, сам же он человек земной, рожденный для жизни на берегу, ведь явился-то он на свет в далеком от моря городке, там и вырос…