Ночные трамваи

— Ну, вы послушайте, Петр Петрович, вы послушайте… Я вернулась, только оклемалась, опять меня этот Фетев по телефону вызывает. Говорит вежливо: тут, мол, Вера Федоровна, новые обстоятельства открылись, нам надо обязательно повидаться. Ну, прихожу к нему. Он и говорит: вот, Вера Федоровна, я ваше старое дело поднял. Там одна неувязка есть. Вы в окно выстрелили после того, как длинноволосого уложили, а там человек стоял, вы ему плечо пробили, инвалидом сделали. Да, говорю, он же соучастник. Это, отвечает, так, но вы могли и не стрелять. Люди на ваш крик и без того бежали. А тот, в кого вы выстрелили, калекой на всю жизнь остался, нетрудоспособный, его кое-как спасли. Получается, вы превысили необходимую оборону. Но я, говорит, этого дела сейчас поднимать не буду. Однако же хочу вас предупредить, когда суд делом Вахрушева займется и выяснится, что вы укрывали его, то тогда и этот выстрел тоже вам в зачет пойдет. Ну а теперь сами думайте, как вам быть. Или вы сейчас протокол подпишете, или… Тут он так нехорошо усмехнулся: впрочем, говорит, я и до утра могу подождать. Переночуете, как в тот раз, у нас. И берет бланк со стола… Я тогда ему говорю: если можете до утра подождать, то дайте мне в Синельник съездить. Он задумался, опять по-своему походил, согласился. Я к Ивану, думаю: как он скажет, так и буду делать. А Ивана всего затрясло. Он мужик не робкий, но кто же такое выдержит. Может быть, если бы он не увечный был, то по-другому бы все воспринял. А тут… Да, говорит, подписывай ты этому коту, что он хочет. А то ведь и впрямь тебя загребут. Они умеют, если им надо. У Антона вот Найдин есть, он его в беде не оставит, он его из любого пекла вытащит. А у нас какая защита?.. Тебя если загребут, что я с нашими девками делать буду? Одной рукой много не заработаешь. От досады-то Иван даже заплакал. Вот, суди меня, Петр Петрович, как хочешь, суди, а поехала я в область и все подписала этому рыжему. Он мне и говорит: только не вздумай на суде отпираться, а то тебя за ложность показаний привлекут… Мне бы к тебе, Петр Петрович, да я испугалась. Я и сейчас боюсь.

Он сидел, закутавшись в плед, все в нем бушевало, хотелось вскочить, крушить все вокруг себя палкой. Он всю жизнь терпеть не мог несправедливостей и остро ощущал их, бесился иногда от них люто, но теперь он не мог дать волю злости, не мог ничего выплеснуть наружу, и от этого становилось еще тяжелее, и он сжался весь, боясь распрямиться, боясь, что сердце разорвется от гнева.

Найдин не сомневался: все, рассказанное Верой Федоровной, правда, может быть, даже только часть правды, потому что всего она поведать не могла, да такое и не передашь словами, через такое надо хоть отчасти самому пройти, чтобы уяснить весь ужас насилия над человеческим достоинством, над его волей и мужеством, когда страх оказывается сильнее их, настолько сильнее, что человека вынуждает пойти на подлость… Ему нужно было посидеть тихо, и он сидел не шевелясь, и Вера Федоровна сидела, словно затаилась, боясь помешать ему, но время текло, и оно не могло вечно уходить в молчании. Он еще раз горестно вздохнул, и тут неожиданная мысль мелькнула у него.

— Ну а этот, — тихо спросил он, — бригадир… Топан. Он-то почему? Ведь на себя наговор…

— Не знаю, — сразу же сказала Вера Федоровна. — Я ведь и суда не помню. Словно в дурном тумане была. С головой у меня… Забыла все. Даже, что вас там не было, забыла…

— Так-то так, — задумчиво проговорил Петр Петрович, — конечно, и забудешь… И все же. Не могли же такого мужика против себя заставить говорить.

— Не могли, — кивнула Вера Федоровна. — А может, и могли. Эти шибаи, они пуганые. С ними ведь по-разному можно… Слышала я, будто иногда один у них садится, чтобы других спасти. Ведь семьи у них большие… Однако этот Топан-то заболел… Его не тронули, но он заболел…

— Откуда знаешь?

— Да приезжала сродственница его. Вещички у него в Синельнике кое-какие остались. Она и сказала. Он на вид такой здоровый был. А так — сердце у него слабое. Видно, переживал сильно…

— Вот ведь, черт возьми, — досадливо сморщился Петр Петрович. Первая вспышка гнева прошла у него, и он обрел ясность мышления, старался говорить спокойно и твердо.

— Что же делать-то, Петр Петрович? — тихо спросила Вера Федоровна.

— А что делать? По совести поступать. Как раньше поступала, — спокойно сказал он. — Вон садись к столу, пиши все, что мне рассказала.

— Кому писать-то?

— А мне, — вскинулся он. — Так сверху и поставь: Петру Петровичу Найдину, Герою Советского Союза. И не бойся ничего. Уж защитить-то тебя я сумею. Или не веришь?

— Верю, Петр Петрович, — покорно согласилась она. — Как не верить? — И встала со стула, чтобы сесть в кресло у письменного стола.

4