Ночные туманы

Разговор с дедом был очень нелегок — старик мигом заметил мою одинокую звездочку. Пришлось покаяться.

Дед покачал головой («Не с того конца начинаешь ты службу»), но выразил все же надежду, что моряк из меня получится, и просил почаще писать.

Мы выпили с ним по рюмке домашней настойки, бабка угостила нас пирогом. Дед сказал:

— Напиши, как живет Севастополь.

У бабки глаза заблестели. А дед принялся вспоминать миндаль, дивным розовым облаком цветущий на бульваре над морем, здания из известкового камня, лестницы, спускающиеся к синей воде, корабли в бухтах. Все помнил он так же отчетливо, будто видел вчера, а не сорок лет назад.

Дед обнял бабку за костлявые плечи, а она прильнула к нему своей маленькой седой головкой. Какими трогательными были эти два старика, прожившие вместе долгую и трудную жизнь!

Пора было уходить. По русскому обычаю посидели минутку.

— Ну, в путь! — поднялся дед.

Мы расцеловались, дед проводил меня до передней.

— Ни пуха тебе, ни пера, — услышал я на прощание. — И побольше воды под килем.

Мы приехали с матерью на Курский вокзал. У платформы стоял мокрый поезд, с крыш так и лило потоками.

Казалось невероятным, что он привезет меня в солнечный рай, воспеваемый бабкой и дедом.

— Береги себя, — повторяла мать. — Ты один у меня.

Пиши, сынок. Может, деньги понадобятся, обязательно напиши.

— Нет, что ты, мамочка. Теперь я крепко стою на ногах.

Я похлопал себя по груди, ощутив набитый деньгами бумажник, недавно купленный в Ленинграде на Невском. Наконец поезд тронулся.

В вагоне было мало народу. Я постоял, покурил в коридоре. За окном мокли скучные станционные здания, высокие пригородные платформы.

В моем купе (куда я заранее забросил свои чемоданы) в уголке у окна сидела девушка в сером костюме. В свете вспыхнувшей лампочки блеснуло золото пышных волос.

Я готов был бежать от нее в другой конец поезда. Мне вспомнились негодующие глаза, ее гневное «уходи».

Но отступать было поздно. Я поклонился. Лэа ответила легким кивком.

— Я вижу, вы, Юри, стали-таки моряком. Садитесь.

Вы не забыли, как меня зовут? Ваш отец не хотел…

— Мой отец умер…

— Простите…

Она помолчала, глядя на пробегавшие за окном огоньки.

— Ведь мы с вами, Юри, были друзьями. Вы помните старый затонувший корабль? У нас спохватились, что его зря разломали. Отца за спасение «Смелого» наградили грамотой Верховного Совета Эстонии. И «Смелому» поставили обелиск.

— Вы живете по-прежнему в Пярну?

— Да. А вы больше не ездили в Пярну?

— Нет.

Я разглядывал Лэа. Взрослая девушка. И красивая.

Я спросил, куда она едет.

— В Ялту, в дом отдыха.

— Вы учитесь?

— Работаю медицинской сестрой в рыболовной флотилии. А вы тоже едете в отпуск?

— Я получил назначение в Севастополь.

— Значит, там и будете жить?

Пришел проводник, отобрал билеты. Пока он стелил нам постели, мы пошли в ресторан. Я шел за Лэа по тряским переходам, прикрытым гармошками, по ковровым дорожкам со следами мокрых ног, мимо немногих людей, выглядывавших из дверей отделений. У входа в ресторан она обернулась и улыбнулась.

Мне захотелось рассказать ей все о себе, но за столиком двое командировочных шумно распивали графинчик водки.

Мы вернулись в вагон. В купе сидел третий пассажир — толстый, со свисавшим животом. Он сразу принялся расспрашивать, кто мы и куда едем.

Мы вышли с Лэа в пустой коридор. За широкими окнами пробегали черные мрачные тучи. Я рассказал ей о плаваниях на парусниках, о том, — с какой радостью еду служить. Спросил, не замужем ли она, убежденный, что получу ответ: «Конечно же нет!» Но она сказала, что у нее есть жених. Он берет на мотогонках призы. Андрее не профессиональный мотоциклист, он служит в Пярну в горфинотделе. Он нравится и ее матери, и отцу…

Так… Она вернется к мотоциклисту, его фотографии станут печатать в спортивной газете, а она будет вырезать их и собирать в аккуратный альбом.

Я долго не мог заснуть в этот вечер. Толстяк омерзительно храпел, и я жалел Лэа, которая тоже, наверное, не спит из-за гнусного храпа. На остановках в окно светили фонари, истошно орал громкоговоритель — на железных дорогах почему-то считается, что гонять пластинки необходимо и ночью.

«Кто я для нее? Просто знакомый мальчишка».

Я постарался представить белокурого Андреса. Он гордо сидел в седле своего мотоцикла, в кожаных крагах и в кожаной куртке. Лэа стояла рядом, положив руку ему на плечо. Они улыбались друг другу. И всему миру. Им было вдвоем хорошо…

Проснулся я от яркого света, бившего в открытую дверь — Лэа стояла одетая у окна в коридоре, и толстяк что-то яростно рассказывал ей. Я схватил полотенце, мыло и бритву, пошел умываться. Она кивнула приветливо.

Когда я вернулся, чисто выбритый, приглаженный и причесанный, постели уже были прибраны. Она пила чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике.

— Я и вам заказала, да, пожалуй, остыл, — придвинула она мне стакан, пакетик с сахаром и сухарики.