Ночные видения

– Мне пришлось стать чужаком человеку, которым я был прежде, – сказал он. – Таким чужаком, что, если бы кто-то из моей семьи был жив, меня бы не узнали, если бы не знали того, что я готовлю втайне. Для себя. Для них. Вот почему я приглашаю вас, джентльмены, прийти ко мне в лавку после закрытия и разделить со мною пир по случаю Seelenwoche… чтобы вспомнить всех тех, кого мы любили и кто не дожил до конца войны. Окажете ли вы мне такую любезность? Согласитесь ли и далее терпеть компанию такого говорливого и печального старика, который не хочет ничего иного, как только предложить вам попробовать вкус родины? Моей… родины. Удастся мне вас соблазнить? Попробуете ли вы то, что мне так хочется приготовить для вас?

Сантьяго и Гомез долго не отвечали. Наконец, Сантьяго вымолвил одно слово:

– Да.

Знаменитая пекарня Бекера,

деревушка Эль Шалтен,

провинция Санта-Крус, Аргентина

1 ноября 1948 года

В дверь негромко постучали, и Джозеф Бекер сразу открыл дверь.

Он отворил дверь и отступил, пропуская мимо себя двух мужчин, и быстро осмотрел из конца в конец видимую часть кривой улочки. Уличные фонари не горели, но холодный лунный свет расписал булыжник мостовой серебряным и голубым. Вдалеке залаяла собака. На свес крыши дома напротив, лавки ювелира с закрытыми ставнями, сел тукан, прилетевший издалека из джунглей. Улица была безлюдна, лишь из дома за углом прохладный бриз доносил смех вечеринки.

– Заходите, друзья мои, – сказал Бекер, похлопывая по спинам входивших мужчин. Когда оба вошли, он закрыл дверь и запер тяжелым ключом, повернув его в замочной скважине дважды.

Лавка была мала, но все пространство в ней разумно использовалось. Часть его занимал прилавок, обращенная к покупателям часть которого была застеклена. Внутри на прямоугольных подносах была разложена выпечка: маленькие пирожные, покрытые сахарной пудрой; круглые шоколадные, состоящие из двух вафель с шоколадной прослойкой; бисквиты из кукурузного крахмала, покрытые крошкой кокосового ореха; поблескивавшие кубики айвы, ванильное суфле «дамские пальчики» и многие другие сладости, обычные для Аргентины. Были тут и французские, и итальянские печенья, и конфеты, и даже кое-какие кондитерские изделия, придуманные в Северной Америке.

Но возвышались над всем этим разного рода многочисленные хлебцы. Aajdov kruh, словенский хлеб из гречишной муки и картофеля; черный русский хлеб из дрожжевого теста, хрустящие японские мелопаны из обычного теста, покрытого тонким слоем особого теста для печений; итальянские michetta, иранская тафта, десятки других изделий из десятков других мест, и среди них целый поднос сахарных pan de muerto[14]. И разумеется, в центре всего этого располагались хлебцы из Австрии и Германии. Легкие Brötchen, булочки из пшеничной муки; Vollkornbrot из цельных рисовых зерен, Dreikornbrot из пшеничной, овсяной и рисовой муки; Fünfkornbrot с семенами пяти пряных растений. И даже толстые темные солоноватые Brezels.

Двое гостей стояли, широко раскрыв глаза и глядя через стекло в витрину. Их губы раскрылись – у обоих разыгрался аппетит.

– Джентльмены, – сказал лучившийся от гордости Бекер, – могу сказать, не опасаясь возражений, что большего разнообразия выпечки нигде в провинции Санта-Крус не найти.

– И нигде во всей этой богом забытой стране, – выдохнул Сантьяго.

– Гордыня – грех, – захихикал Бекер, – так говорят, но, если это и так, я приму любое наказание, которое мне присудят, ибо я очень горд.

Гомез все облизывался, как ребенок.

– Позвольте мне… – начал было он, но замолчал и быстро взглянул на Бекера. – Это на продажу?

– Тут ничто не продается, – сказал Бекер и, увидев, как приуныли его гости, рассмеялся. – Я шучу. Тут ничто не продается вам, поскольку вы мои гости. Это значит, что все в этой витрине для вас, только скажите. Давайте, не стесняйтесь, мы поужинаем, а затем выпьем вина и поговорим, а когда вы будете уходить, я нагружу вас сумками и кульками с выпечкой, которые вы возьмете домой. Прошу, джентльмены, проходите в гостиную и усаживайтесь.

По-прежнему хихикая, Бекер прошел за портьеру и взмахом руки пригласил гостей следовать за собой, и через минуту все уже сидели за большим деревянным столом возле потрескивавшего в камине огня. Красивая льняная скатерть покрывала стол, перед каждым местом поверх нее была расстелена особая салфетка. Сантьяго нахмурился, глядя на три дополнительных прибора.

– Мы ожидаем кого-то еще? – спросил он.

Бекер хмыкнул, потом улыбнулся.

– Ах, не забывайте, что это Seelenwoche, друг мой. Я поставил по дополнительному прибору для каждого из нас, чтобы мы могли предложить еду и питье тем, кого потеряли, и, возможно, побудить их принять участие в нашем застолье, обогреться у огня и в нашей компании.

Сантьяго смутился, но кивнул. Гомез взглянул на свой стул.