Ночные видения

– Теперь пришло время для чего-то особенного, – сказал Бекер, собирая тарелки и составляя их в стопку на буфете. – Надеюсь, у вас в желудках еще осталось место. Немного места, по крайней мере.

Сантьяго благоразумно расстегнул брюки, чтобы умерить давление на вздувшийся желудок, а Гомез, как казалось, готов начать пир сызнова. Бекер ушел на кухню и через несколько секунд вернулся с небольшим серебряным подносом в руках, на котором были пирамидкой сложены небольшие круглые пирожные, толщиной примерно по полсантиметра. Бледные, чуть подрумянившиеся по краям с отпечатком креста сверху. Пар шел от них, ибо Бекер только что достал их из духовки, и замечательный аромат, в котором можно было различить мускатный орех, корицу и гвоздику.

– В каждой деревне свой рецепт печенья или хлеба для душ, – сказал Бекер, ставя поднос точно посередине стола. – Одни пекут из такого же теста буханочки, другие – печенья. По краям хрустящие, но в серединке мягкие, как сливочное масло, и легкие, как перышко.

Гости не сводили взглядов с горки печений.

– Помню, столько раз я помогал маме печь их. Мы делали сразу по пятьдесят килограммов печений для душ, чтобы раздавать бедным детям, стучавшимся в нашу дверь всю Seelenwoche. Видите крест на каждом? Это означает, что это милостыня и потому праведный дар всякому, кто попросит. Это так похоже на маму: она отворяла дверь на стук всякого и приглашала зайти в дом. И мысли не допускала о том, чтобы отпустить из нашего дома голодного, ведь мы, как пекари и повара, всегда имели достаток.

Бекер прикоснулся кончиками пальцев к месту на груди возле сердца так же, как делают, касаясь креста, но на нем не было никаких ювелирных украшений.

– Нам повезло больше других, ибо мы никогда не знали голода. Мы знали о нем, конечно. Мы все знали об ужасах голода, нужды, невыносимой нужды. О том, что есть люди, лишившиеся жилья, которым никто не рад, перед которыми все двери закрыты. Поэтому, когда мои предки поселились в Халльштатте и открылись двери нашей пекарни, как мы могли отказать людям, приходившим к нам и просившим еды? Корка хлеба – ничто для тех, кто имеет так много, но она может накормить голодающего ребенка или дать силы человеку проработать еще день в надежде обеспечить любимых. Голодающий ребенок, возможно, больше ничего и не ел в тот день, кроме этих печений. Как мог человек, имеющий сердце, не обращать внимания на стук в дверь, каким бы нерешительным и слабым этот стук ни был?

– Вы молодец, – сказал Сантьяго.

– Нет, не я, – сказал Бекер. – Моя мама молодец. Она была самой доброй в нашей семье, как и ее мать, и ее сестры. Добрая, щедрая отчасти потому, что такова была ее натура, отчасти потому, что она сама помнила голод и нужду.

– Пахнут эти печенья восхитительно, – сказал Гомез.

– В самом деле? Знай моя мама, что вам нравится запах, она была бы рада.

– Тогда давайте съедим по печенью в ее честь, – предложил Гомез.

– Конечно, мой друг, конечно – Бекер приподнялся и потянулся через стол за печеньем, осторожно взял его двумя пальцами, опасаясь повредить нежную корочку, положил на небольшую тарелку и поставил ее перед Гомезом. Затем проделал все то же для Сантьяго. Наконец, взял одно печенье себе и сел.

Сантьяго кивнул в сторону пустой части стола.

– Вы ничего не забыли?

Бекер взглянул на тарелки с нетронутой едой.

– Ах, это так любезно с вашей стороны. Но нет, друг мой, печенья для душ – только для живых.

– Ох, – сказал Сантьяго, явно не слушавший.

– Еще одна вещь, – сказал Бекер, когда гости потянулись за своими печеньями. – Последний момент, касающийся церемонии, если позволите. Я люблю следовать традициям, и букве, и духу. – Он подошел к буфету и достал небольшой фонарь, проверил, есть ли в нем масло, и перенес его к столу.

– Нет ли у кого-нибудь из вас спичек?

Гомез достал из кармана коробок спичек, зажег одну о подошву ботинка и протянул ее Бекеру. Глаза старика замерцали голубым огнем, он взял руку Гомеза и поднес спичку к фитилю лампы. Пламя перескочило со спички на фитиль, и в тот же момент Гомез вздрогнул.

– Что с тобой такое? – спросил Сантьяго.

– Я… ничего, – сказал Гомез. – Просто испугался. Уже прошло.

Бекер поправил фитиль и поставил фонарь на стол рядом с тарелками нетронутой еды.

– Чтобы души умерших могли найти дорогу сюда и присоединиться к нашему пиру.

– Простите меня, герр Бекер, – сказал Сантьяго – его неестественный испанский уступал место немецкому, – но вы не находите, что в этом есть нечто дьявольское?

– Вы так думаете? – сказал удивленный Бекер. – Какая проницательность.

– Что?

– Ничего. Шутка. – Бекер снова наполнил стаканы тем, что оставалось в последней бутылке рислинга, положил руки ладонями на стол и удовлетворенно вздохнул. – А теперь, друзья мои, – сказал он также по-немецки, – прежде чем мы преломим хлеб, позвольте мне рассказать кое-что об этих печеньях. Их пекут с помощью волшебства. Особого волшебства, которое, стоит только раз откусить, может переносить нас в другие места и времена. Вот почему я пригласил сюда вас обоих.