Ночные журавли

Хорошо иметь словечки, понятные друг другу, возникшие, может, случайно где-нибудь в походе. Вся ее ладная крепкая фигура выражала счастливую выносливость, лишь позови ее, и пойдет под рюкзаком так же легко, как шла сейчас по вагону с полотенцем на плече.

– Пусть кушает, пока молодой, – жевала блондинка крыло курицы. – У меня тоже аппетит проснулся. Молодею, значит!..

Парень улыбался, глядя на бегущую красную строчку «туалет свободен».

За окном показался дачный поселок, мокрые деревья, домики хмурые. Блондинка нанизала вялый взгляд мужа на свой указательный палец с ярко-зеленым ногтем.

– Видел? Яблони уже побелили.

– Да хоть не корчевать, как мне каждую весну.

– Ничего, сил наберешься в санатории.

– У вас тоже сад? – спросил парень без особого интереса.

– У нас воры повадились шуровать, – отозвалась женщина, – чтобы старушки не утруждались сумки таскать!.. Так я на ограду замок повесила, а ключ выбросила, так никто без спросу не войдет!

– Помогло?

– Мужу моему, – проворчала в сердцах блондинка, возвращая себе возраст. И все ж была довольна, представив, как соседи по даче сейчас в грязи копаются, а она чаи гоняет!

3

Солнечный луч присел на край лавки, будто скромный заяц-безбилетник. Но от скуки лучик осмелел, поднялся, обнаружив на столике книгу-путешественницу в цветной обложке. Лощеная бумага ее давно пожелтела, черный рисунок выгорел, разнокалиберный шрифт названия детектива расплылся от пятен пролитого чая.

Вошел Федя, согнав зайца:

– Можно мне прервать вашу задумчивость?

Говорил искренне, но эта нарочитая культурность напрягала больше, чем бесцеремонность. Степаныч спросил:

– Как там в вагоне?

– Хорошо.

Напарник достал из кармана свою книгу. Осадил крепкой пятерней трепыхнувшуюся страницу. Прочитал тихо, почти про себя: «Запертый сад – сестра моя». Но и это хватило, чтобы проводник вышел из себя:

– Что случилось? Только своими словами!

– Она лежит в тени его…

«Вот дурень, – поморщился Степаныч. – И душа-то, вроде вся на поверхности, словно масляное пятно на воде. Может, оттого и задыхалось в ее глубине что-то непонятное. Вот сейчас уткнется в книгу, найдя любимое место, где девушка сравнивает возлюбленного с яблоней и укрывается в тени цветущих веток».

– Тебе-то до них что?

Степаныч погладил лысину, похожую на дно сковороды с пятнами белой окалины. Ниже затылка торчала короткая косичка тугосплетенных сивых волос.

– Ну и пусть лежат! Меньше натопчут.

– Пусть, конечно. – Федя бросил в стакан пакетик с чаем. – Я отлучусь, с вашего позволения!

Книгу оставил на столе; и как ни пытался Степаныч смотреть мимо нее, но все же уткнулся взглядом в слова о прекрасной Суламите. Для какого-то своего внутреннего подтверждения. Вернулся Федя с кипятком, затем долго и обстоятельно размешивал сахар ложечкой:

– Дети забавные! Бегают по вагону, шебаршатся – как конфетки в пустой коробке.

Федя любил детей, часто вспоминал своих сестер:

– Младшая говорит старшей, мол, «ты больфая?» – «Большая!» – «Тогда достань мне с полки!..»

Смеялся он сдержанно, гфыкал и косился на собеседника:

– А та не может, не хватает роста! Ну, мы-то с вами понимаем, родители спрятали…

Степаныч не выносил сюсюканий, а тут еще показались травяные палы, копченые стволы берез и сосенки с рыжей мертвой хвоей. Значит, деревня близко.

Вскоре показались маленькие домики с большими огородами, жидкие плетни спускались по косогорам к затаившейся в кустах речке. Сырая песчаная дорога споткнулась у шлагбаума, разворотив глубокие колеи с застывшей в них водой.

В такой вот деревне и родился скиталец Федя. Его любимая бабушка даже на пенсии еще работала учителем русского языка. У внука тоже обнаружилось чутье на правильное написание слов и знаков препинания. Одноклассники списывали у него диктанты, стыдясь и раздражаясь на Федю: мол, зачем тупому пятерка в аттестат? Все одно дальше околицы никуда не сунется.

На краю деревни зеленеет поляна, на ней футбольные ворота из трех жердей, вместо сетки остатки сугроба. Дети замерли, позабыв про мяч. Деревенское уравнение: три мальчика машут руками, еще два пацана стоят поодаль, меж ними лежит черная собака: «3–2». Знак равенства – это сломанные санки на боку, за ними одинокий вратарь с большой черной перчаткой на руке.

О родителях Федя вспоминал неохотно и как будто виновато. Отец работал сварщиком в ремонтной бригаде, латал прогнившие трубы. Узким докторским молотком стучал по сизым дымящимся еще швам-рубцам, и рыжая окалина падала на снег, как трухлявые оковы.

– Ну и пошел бы сварщиком, – бывало, советовал Степаныч. – Куда с добром!

– За добро и клят будешь.

– Белоручка, что ли? – удивлялся проводник. – В Библии тоже не все ласковы! Ты другие-то книги читал?

– Когда в школе учился.

– Я вот раньше глотал фантастику пачками! Менял у мужиков на базаре. – Степаныч задумался. – Помню, переезжали на новую квартиру, так свою библиотеку вез на тележке. Через весь город!.. А теперь я кто? Интеллигент в последнем поколении! Дети вовсе не читают.

Голос у него глухой и хриплый, как у заядлого спорщика:

– В деревне у тебя есть подружка?

Федя любил поговорить о девушках: