Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата

…Мы случайно и совершенно неожиданно с Оксаной расстались.

Сначала съехались.

Правление С.П. Узб. приняло участие в ея жизни. Организовало ей два публичных выступления (кажется, в зале Дома ученых). Помогло ей выехать. Вы еще были в ту пору в Ташкенте? Она меня ждала. Но меня угораздило лечь в больницу в Ташкенте. За это время квартиру воры (соседи просто!) разгромили, включая даже мебель.

Я, как птица в обстрелянной стае, потерял и путь и ориентацию. Кое-как нашел сына. Вызвали его в г. Сулюкту Кирг. ССР.

Помог он мне доехать вот сюда, где я и окаменел по сей день. Жизнь, как подстреленная птица, подняться хочет и не может… (люблю мысль, душу и слова Тютчева).

Что же с ней, бедной?

Счастлива ли она? Хоть обеспечена ли? И как т-а-к?

Почему она при таком ясно-утреннем начале поэтической жизни своей, своеобразном, звонком, обнадеживающем… кончила тусклым туманным вечером осени?

Или как она?

Во всяком случае – я слежу и не вижу россыпей ея самоцветных и самосветных камешков, ея калейдоскопа слов. Что с ней, бедной?

Как по-Вашему?

Имел ли я какое-то значение и влияние на развитие, на формирование и рост ея поэтических возможностей?

Помог ли я ей морально и материально? В Союзе, в Ташкенте, полагали, что я писал ей стихи.

Об этом не раз мне говорила литконсультантка Сомова (конечно, знали такую. Жила на окраине в отдельном маленьком домике, в глубине двора).

Так развитие ее и речь ея непохожи были на ея стихи.

Да! Казалось, что они сыпались на нее из каких-то радужных сфер.

Я сам видел, как люди разного возраста и разных развитий плакали при чтении ею своих стихов.

Что с ней, бедной?

Вспомнил интересную нашу азиатскую встречу.

В знойном безмолвном унынии (ведь там птиц нет!) черно-бурых, утомляющих и тело, и взор, и душу азиатских гор мы перевалили в одну из таких чудовищных могил земных великих битв за свое формирование – облегченно вздохнув, спускались вниз…

Впереди зеленело счастье: кишлак Караганча.

(К слову, сколько там разных Кара! А “Бешагач” помните? Не имели счастья отоваривать там свои талоны? Навстречу нам, на гору нашу карабкалась кавалькада на… одном (!) ишаке: детишек двое на пегасе гор, черный бравый узбек рядом и… нежная прелестная блондинка за ним.

Оказалось – семья. Разговорились… Блондинка – начитана, поэтична. Очень любит стихи… Ксении Некрасовой! Бережно хранит газету, журналы с ея, Некрасовой, стихами! Беседа была так искренна и так ярка, и так необычна вся встреча, что я забыл, где мы находимся.

Вот не помню – признались ли мы ей, что она беседует с Некрасовой.

К великому моему огорчению, мы в последующее наше посещение Караганчи никак не могли найти кибитки наших милых знакомцев.

Подумал я – раны души, страдания сердца, так же как раны физические – неизгладимы.

Рубцы их остаются на всю жизнь, только более чуткие, недотрожные.

Читаете? Прочли? Слава богу, значит живы и нашло Вас письмо. Бледное, слабое, но отражение жизни[447].