– Я видел незнакомого белого монаха! – выпалил Гришка таким тоном, будто делился мистически откровением, и на минуту замер. Гермиона ждала. – Пошёл я, значит, по грибы сегодня утром: рано-рано, – продолжил со значением он, важно кивнув своей слушательнице. – После дождя хорошо по грибы ходить. Только надо успеть до того, как ещё кто пойдёт – чтобы не заходить далече. Вот я и встал в половине пятого. Я ж не знал, что тут такие страсти приключились и что вас в хате нету – думал, дрыхните. Ну и пошёл. Ходил, значит, ходил – и нашёл дикую клубнику. Мелкую такую, дрянь – но много. Ну и сел там, в кусту – клубнику есть. И тут смотрю – монах идет, белый.
– Цистерцианец или доминиканец, что ли?
– Чиво-о-о-о?
– Ряса на нём белая была? – упростила вопрос Гермиона.
– Да где же вы видели монаха в белой рясе?! – казалось, Гришка жестоко разочаровался в её интеллекте.
– А почему тогда «белый»? – проигнорировала вопрос Гермиона.
– Волоса у него белые.
– Седой?
– Почему седой? Он молодой был, высокий. Шёл по лесу, значит. Далече от меня. Только не монастырский это монах – я тама всех знаю, меня мамка каждый день за молоком туды посылала, когда у нас в прошлом году корова издохла. Пока папка новую привёл – я там всех ихних выучил на лицо, их там мало совсем живёт – а сейчас и того меньше. Не нашего монастыря монах был.
– А ты уверен, что он монах? – осторожно спросила Гермиона.
– Ну, так он как вырядился! – вытаращил глаза Гришка. – Кто ж ещё в таком балахоне по лесу пойдёт? Ряса по земле волочится, за раз всю изгадишь. Ан святым-то людям только так ходить и можно. Значит, идёт этот белый монах от меня далеко, а я притаился – и смотрю: что ему в лесу надо, грибы, что ль, собирает? А лукошко где? Я ж не сразу пригляделся, что это не наш монах. А как пригляделся – страшно стало. А ну как он в наших страстях чем повинен? Меня ж дядя Димитрий, да эти, петрозаводские, всё спрашивали: кого, Гришка, незнакомого видел ли? А я не видел тогда, я вот утром первый раз увидел. Прошёл, значит, этот белый монах куда-то, а я сижу. А потом подумал – чё я сижу? Как ему, лиходею, в своей сорочке за мной угнаться, ежили я от него побегу? Хотел пойти потихоньку – поглядеть, куды белый монах пойдёт. А он пропал.
– Как пропал? – не поняла Гермиона, уже приготовившаяся раскрыть все тайны за раз.
– А так. Пошёл я туды, куды и он. Я лес этот знаю, как свою хату. Во-первых, тама, куда он пошёл, ничё нет – ни дороги, ни жилья в той стороне далеко-далеко. Я шёл-шёл, ногу сбил – а его нема, как в воду канул. И никуда бы он не делся тама, а пропал. Вот какое
– А ты лицо его хорошо разглядел? Узнать сможешь? Черты запомнил хоть?
– Не, я не видел лица.
– А как же ты тогда знаешь, что он не монастырский?! – опешила Гермиона.
– Ну, как знаю – знаю. Там их мало совсем, монахов. Белых только трое, да сложены не так, и старые там все, кроме нескольких – а тот молодой был, широкоплечий. А тама все щупленькие… Не монастырский был монах.
– Вообще лица не видел? – приуныла Гермиона. Она уже думала отвести мальчика в укромный уголок и осторожно проникнуть в его воспоминания на «очную ставку».
– Вообще не видел, – помотал головой Гришка. – Я в кусту сидел. Да и что вам его рожа – всё равно пропал, кого я вам узнать буду? Я вам его со спины узнаю. Белый такой, плечистый…
– Ты, Гриш, не говори пока никому о своём монахе, – задумчиво сказала Гермиона. – А я тебе премию выпишу. В сто рублей.
* * *
– Вы как из монастыря-то уехали, Ева Бенедиктовна? – прищурился местный участковый Дмитрий Сергеевич. – Я всё около ворот вас ждал, Артемида-то совсем издохла, в конюшне монастырской дрыхнуть оставили. Вымоталась, бедняга: насилу очухалась. Так я ждал вас в деревню везти, а вас нет и нет – и никто не видел. Волноваться стал.
– Да, подбросили… – неопределённо махнула рукой Гермиона. Нужно быть осторожнее. – Я же знала, что Артемида устала – вот и не искала её…