Нога как точка опоры (2012)

Я с наслаждением потянулся, и это действие напомнило мне о том, что нога у меня в гипсе. Да вон он — виден его краешек на верхней части бедра, а ниже гипса — моя нога, розовая и живая, пусть немного опухшая. Было так замечательно думать о том, что ее целостность восстановлена, связки сшиты, все в должном порядке. Все было хорошо, и все будет хорошо. Потребуется время, конечно. Наверное, около месяца мне предстоит провести в больнице, а потом еще месяца два уйдет на выздоровление. Мышцы под гипсом несколько атрофируются я часто видел, как быстро четырехглавые мышцы теряют тонус при постельном режиме и отсутствии тренировки, так что я не мог ожидать немедленного полного восстановления сил и возможности пользоваться ногой... Все это я понимал и принимал — принимал с радостью. Это была невысокая цена за спасение от смерти или инвалидность. Главное, несомненно, было в том, что я чудесным образом выжил, что мое увечье исцелил пре­восходный хирург, что тщательный поиск во время операции не выявил других повреж­дений, кроме порванных связок, а выздо­ровление ожидалось быстрым, без осложне­ний какого-либо рода. Будет так приятно снова напрягать мускулы, снова ощутить силу и власть над телом, которые так пугающе исчезли, когда связки были порваны. Теперь, когда они были восстановлены, я заставлю мышцы действовать и верну им подвижность так быстро, как только смогу. Я хорошо знал, как наращивать мышцы и силы — у меня сохранился опыт еще с тех дней, когда я поднимал тяжести. Я всех удивлю, я покажу, на что способен! Улыбаясь от предвкушения, я напряг четырехглавую мышцу — но почему-то ничего, абсолютно ничего не произошло. По крайней мере я ничего не почувствовал — правда, на мышцу я не смотрел. Может быть, сокращение было совсем незначительным... Я попробовал снова — на этот раз напряг мышцу сильно, внимательно следя за тем, что было видно поверх гипса. Опять ничего — совершенно никакого движения, ни малейших признаков сокращения мышцы. Мускулы были неподвижны и инертны, моей воле не под­чинялись. Я с дрожью протянул руку, чтобы пощупать мышцу. Она была ужасно исто­щенной, и гипс (который, вероятно, был наложен снова после операции) теперь позволял мне просунуть под него весь кулак.

Некоторой атрофии вследствие бездействия мышцы по крайней мере следовало ожидать. Чего я не ожидал и что показалось мне крайне странным и смущающим, была полная вялость мышцы — совершенно ужасная и неестес­твенная, которая никак не могла быть просто следствием бездеятельности. Она почти не производила впечатления мышцы вообще — больше походила на какое-то безжизненное желе или сыр. Она совсем не была упругой, не имела тонуса нормальной мышцы, была не просто дряблой, а совершенно атонической.

Я содрогнулся от ужаса, но заставил себя поспешно сосредоточиться на более приятных вещах. Это было сделать очень легко. Несомненно, окажется, что я допустил какую-то глупую ошибку — вроде того как вставляешь ключ в замочную скважину вверх ногами — и утром обнаружится, что все работает нормально.

Скоро должны были прийти мой отец и старые друзья — я попросил персонал известить их о том, что я в сознании и «принимаю». А что касается всей этой чепухи с ногой — ну, она и есть чепуха. Утром придет физиотерапевт, и мы проделаем все процедуры.

Я чудесно провел вечер — это было просто торжество. Было так приятно увидеться со старыми друзьями, теми друзьями, о которых я грезил, когда, как я считал, умирал на Горе. Это был чудесный, счастливый, жизнера­достный вечер; к возмущению и удовольствию ночного дежурного, мы распили бутылку шампанского. Мои друзья тоже приободрились, потому что вечером в воскресенье я отказался с ними видеться, а в телефонном разговоре попросил быть моими душеприказчиками, «если что-нибудь случится». Что ж, ничего не случилось — и жизнь била во мне ключом. Я был жив, и они были живы. Мы все были живы, и были современниками, и жили рядом, и были спутниками в путешествии по жизни. Тем вечером, двадцать восьмого, среди улыбок и смеха друзей (и иногда слез) я почувствовал как никогда раньше, что значит праздничное настроение, — я не просто был жив, но разделял жизнь друзей, был жив с ними вместе. Я решил, что мое одиночество на Горе было в определенном смысле почти более печальным, чем смерть.

Это был такой замечательный вечер, такой радостный, что нам не хотелось расходиться.

— Как долго ты думаешь пробыть в этом заведении?

— Ни минутой дольше, чем необходимо, — как только смогу ходить. Через пару недель я должен уже вовсю бегать.

Я остался лежать в сиянии добрых чувств и дружелюбия, когда они ушли, а затем через несколько минут погрузился в сон.

Однако не все было в порядке. Действи­тельно, у меня был момент беспокойства насчет ноги, но мне удалось, как мне казалось — успешно, отбросить сомнение как нечто «глупое». Оно вовсе не омрачало моего настроения на протяжении веселого вечера. Казалось, я забыл о нем, забыл полностью, однако в глубине души продолжал помнить.