Нога как точка опоры (2012)

Однако я не мог забыть о пережитом, хоть и отправил в дальний регион сознания, где данные могли бессознательно обрабатываться. В течение десяти лет оставался изводивший меня вопрос: почему? — на который так полностью и не был получен ответ и который так и оставался нераз­решенным в книге. Мне так и не стало ясно, что случилось в 1974 году, и никакие объяснения, которые я получал или о которых читал, меня не удовлетворяли. У меня был несколько поврежден бедренный нерв, но это могло самое большее вызвать некоторую местную слабость и онемение, а не полное моторное и сенсорное выключение, амнезию, идеационное угасание всей ноги. Вся ситуация была пугающей и травматичной, она стала предметом интенсив­ных размышлений, не напоминая при этом ни защитную диссоциацию, ни истерию. Если нарушение не было ни неврологическим в клас­сическом (анатомическом) смысле, ни психиа­трическим в классическом (динамическом) смысле, то чем же оно было?

В 1880-е годы великий невролог Ж. Шарко предложил обсудить исследования двух своих учеников — Бабинского и Фрейда — по дифференциации органического (невроло­гического) и истерического паралича. Органи­ческий паралич, как обнаружил Фрейд, имел паттерны, строго соответствующие нейро­анатомии, с установленным распределением нервов, спинальных трактов и их центров в мозгу. Истерический паралич, напротив, не следовал этим паттернам — он был выражением не анатомического повреждения нервной системы, а следствием концепций и чувств, вызванных психической травмой, но благодаря пси­хологической защите диссоциированных и подавленных. Органический паралич понятен в анатомическом смысле, но не имеет (неотде­лимого) психического компонента; истери­ческий паралич понятен в психическом (психо­динамическом) смысле, но не имеет лежащего в основе анатомического компонента. Органи­ческий паралич, согласно Фрейду, является «физическим», а истерический (и, как след­ствие, все остальные) — «психическим».

Все это казалось достаточно ясным — таким рабочим различением могли пользоваться все неврологи и психиатры. Истерию часто назы­вают великим подражанием, потому что истери­ческий паралич часто подражает органи­ческому и для дифференциальной диагностики требуется характеризация и уточнение. Однако вопрос Шарко оказывался в результате дуали­стическим требованием развести физическое и психическое. К несчастью, это имело дальней­шие и, возможно, ненамеренные последствия — требование, чтобы все параличи, анестезиасы и случаи неиспользования, отчуждения, если они сразу же не оказывались объяснимы анатоми­чески, по умолчанию относились к истеричес­ким или психическим. Это отвергало, это парализовало изучение или понимание любых других состояний — таких, как «паралич реф­лексов» и «негативные фантомы», описанные Уэйром Митчеллом; менее драматичным, но более распространенным было сохранение конечности в щадящем положении после травмы, которое может длиться гораздо доль­ше, чем само повреждение (феномен, наблюда­емый не только у людей, но и, как отметил мистер В,Р., у собак). Это препятствовало исследованию отчуждения, «угасания» и анозогнозии. Ни одному из этих нейропсихологических нарушений образа тела и «я» не отводилось места на научной карте.

Практика Фрейда — сначала невроло­гическая, затем аналитическая — не привела его к контактам с подобными случаями, подобными феноменами; однако Бабинский ими занимался, особенно во время Первой мировой войны. Книга Бабинского, вышедшая в 1917 году, обобщала множество наблюдений за параличом, отчуждением, неиспользованием и другими синдромами, возникающими вслед­ствие периферических поражений, синдромов, которые не могут быть названы ни органи­ческими, ни истерическими, — синдромов, которые, как считал Бабинский, составляли «третью область» и требовали совершенно иного понимания. Такие синдромы, был уверен Бабинский, по природе физиологические; он говорил них, как и в названии своей книги, как о Syndrome Physiopathique. Подобно Уэйру Митчеллу и другим до него, Бабинский утвер­ждал, что «шок», рефлекторное (возможно, синаптическое) торможение, распространяется на непосредственные окрестности повреждения и спинной мозг; однако затем на более высоком уровне в мозгу возникает поражение, сходное с анозогнозией, которую он первым описал в случаях повреждений правого полушария мозга. Работа Бабинского пред­шествовала выдвинутым Хэдом концепциям «постуральной схемы» или «образа тела» и не упоминала о явно неклассических наблю­дениях, которые делал Шеррингтон в от­ношении повседневных изменений сенсорных и моторных точек в коре мозга экспери­ментальных животных, показывавших неожи­данную пластичность мозга. Наблюдения Бабинского, как и данные Хэда и Шеррингтона, противоречили представлениям о жесткой церебральной локализации и репрезентации, представлениям о жестко запрограммированной церебральной машине, доминировавшим в XIX веке, и указывали на принципы организации, которые были совершенно иными, более пластичными, более динамичными.