Ноги из глины

— Все это бесполезно, — вздохнула Шельма. — Здесь я тоже не приживусь. Я чувствую, что все… неправильно.

Ангва посмотрела вниз, на ее маленькую усталую фигурку. Симптомы были очень знакомы. Всем нужен свой угол. Хотя бы уголок, но зачастую этот уголок можно было отыскать только в собственном сознании. Как ни странно, Шельма ей нравилась. Возможно, своей искренностью. Или тем, что она была единственной, за исключением Моркоу, кто не нервничал, разговаривая с ней. Но все потому, что она НЕ ЗНАЛА. Ангва хотела сохранить это незнание словно маленькую драгоценность, однако бывают моменты, когда жизнь надо менять, как бы страшно это ни было.

— Мы сейчас неподалеку от улицы Вязов, — осторожно промолвила она. — Заглянем, э, на минутку. У меня есть кое-что, что тебе, может, пригодилось бы…

«И то, что мне уже не понадобится, — добавила она про себя. — То, что я не смогу унести, когда уйду».

Констебль Водослей смотрел в туман. Наблюдать — это он умел лучше всего, наблюдать и подолгу сидеть на одном месте. Абсолютно неподвижно, не шевелясь. За это его и ценили. В искусстве ничегонеделания ему не было равных. Если бы его позвали на мировой чемпионат по ничегонеделанию, он бы даже головы не повернул.

Вот и сейчас, подперев руками подбородок, он неподвижно смотрел в туман.

Туманные облака кружились под ним в хороводе, и отсюда, с высоты шестого этажа, могло показаться, что сидишь на берегу холодного, залитого лунным светом моря. Иногда высокая башня или кусочек крыши показывались из тумана, но тишина стояла абсолютная — все звуки скрадывались мутной пеленой. Время перевалило за полночь.

Констебль Водослей смотрел на туман и думал о голубях.

У констебля Водослея было мало желаний, и почти все они касались голубей.

Группа темных личностей двигалась сквозь туман подобно Четырем Всадникам Абокралипсиса. Вернее, «двигалась» — это слишком сильно сказано. Она ковыляла, хромала и ехала на колесиках. У одного из ковыляющих на голове сидела утка, а поскольку, за исключением этой единственной черты, он был практически нормальным, его так и звали: Человек-Утка. Другой постоянно кашлял и отхаркивался, и его, соответственно, прозвали Генри-Гроб. Еще один, безногий, катился в маленькой тележке, но его почему-то величали Арнольдом Косым. А четвертого именовали Старикашкой Роном, и у него в домашних любимцах ходил Запах, забыть который было невозможно.

Еще Старикашка Рон вел на веревке рваноухого, пыльно-коричневого цвета двортерьера, хотя, говоря по правде, трудно было определить, кто кого вел. Периодически веревка натягивалась, раздавался гневный окрик: «Сидеть!», и кто-то один покорно исполнял приказ. Собаки-поводыри для слепых и даже для глухих — дело весьма распространенное, ими никого не удивишь, но во всей множественной вселенной Старикашка Рон являлся единственным счастливым хозяином пса разумного, трезвомыслящего.

Нищие, ведомые собакой, направлялись к темному проему под мостом Призрения, который они называли своим домом. По меньшей мере один из них называл его «домом», а остальные кто как: «Харк харк ХРРаарк тьфу!», «Хе-хе-хе! Ух ты!» и «Разрази их гром, десница тысячелетия и моллюск!»

Время от времени они передавали друг другу бутылку, к которой со вкусом прикладывались и после чего протяжно рыгали.

Пес вдруг остановился. Попрошайки, натыкаясь друг на друга, тоже остановились.

Им навстречу двигалось какое-то существо.

— О боги!

— Тьфу!

— Ух ты!

— Разрази их гром!

Попрошайки прижались к стене, пропуская прихрамывающее бледное существо. Оно держалось за собственные уши так, словно пыталось оторвать себя от земли, и периодически колотилось головой о стену, вдоль которой шло.

Затем существо неожиданно выдрало один из железных столбов, отделяющих набережную от реки, и принялось лупить им себя по голове. В конце концов железный брус не выдержал и разлетелся вдребезги.

Существо в ярости отбросило обломок, снова схватилось за голову, открыло рот, из которого полился красный свет, и заревело, как разъяренный бык. После чего развернулось и исчезло в темноте.

— Снова этот голем, — сказал Человек-Утка. — Белый.

— Хе-хе, иногда по утрам я так же себя чувствую, — хихикнул Арнольд Кривс.

— Я все знаю о големах, — откликнулся Генри-Гроб, умело сплюнул и сбил жука, ползущего по стене в шести метрах от него. — Они ваще говорить не умеют, прикиньте.

— Разрази их гром, — авторитетно заявил Старикашка Рон. — Жим-жим крючок, та штуковина как шарах, и моллюск! Червяк на другой ноге! А то нет?!

— Он имеет в виду, это тот же самый голем, которого мы видели недавно, — сказал пес. — Ну, когда убили старого священника.

— Думаешь, стоит рассказать об этом кому-нибудь? — спросил Человек-Утка.

Пес покачал головой.

— Не-а, — ответил он. — У нас здесь классное место, не фиг его засвечивать.

Все пятеро продолжили свой путь в сырую тень.

— Ненавижу проклятых големов, они отбирают у нас работу…

— Какую работу? У нас же ее нет.

— Во-во, а я о чем?

— Что на ужин-то?

— Похлебка из старых башмаков. ХРРаарк, тьфу!

— Десница тысячелетия и моллюск, говорю вам!