Нокаут на шестой минуте

— Может быть, еще расшаркиваться перед ней прикажете? — фыркнула Таня. — «Многоуважаемая госпожа машина…»

— Ну, этого она, пожалуй, не поймет, а вот некорректно поставленную задачу вернет с уничтожающей рецензией. Сколько на этом наших кандидатов погорело…

— Тетя Синти, — с тревогой спросил Гриша, — а вдруг она и наш вопрос…

— Может быть, — призналась она. — Обычно перед ней таких абстрактных вопросов не ставят. Но память об этом вопросе у ней останется. И все свои последующие действия она будет согласовывать с этим пунктом. Понимаете, раньше все ее действия выполнялись с точки зрения экономической целесообразности. Она рубила леса в местах, близких от деревообрабатывающих комплексов, сажала их в местах, нуждающихся в кислороде, строила металлургические комбинаты поблизости от рудников, белковые заводы в местах скопления рыбы и водорослей. Все было подчинено только выгоде. Причем выгоде для человечества. Теперь же мы с вами ввели в нее требования нравственной целесообразности, потребовали оценить свои действия с моральной стороны. И тут она должна призадуматься. Понимаешь?

Мальчик встрепенулся и захлопал слипающимися глазами.

— Да… в общем я… Мы пойдем, да? — Он толкнул Таню локтем.

— Куда это вы пойдете?

— Нам надо еще в пикетах стоять, правда, Таньш?

Вместо ответа девочка сонно застонала.

— Хорошо, — согласилась Синтия. — Вы обязательно пойдете, только через полчаса. А пока идите в мою комнату, прилягте и отдохните.

Она властно завела их, сонных и упирающихся, в комнату, уложила на диванчик и погасила свет. Когда спустя несколько минут она принесла им свой плед, они уже сладко спали. Синтия укрыла их и еще несколько минут стояла рядом, ласково убрав с девичьего лба спутанную прядь русых волос. Слезы текли из ее глаз, рука дрожала, она кусала губы, чтобы не разрыдаться в голос. И выбежала наружу, услышав короткий мерный зуммер, возвещавший дежурным, что нагрузка на основные логические блоки резко возросла. Требовалось вводить запасные подстанции.

— Пошла, пошла родимая! — весело закричал маленький Веня Корольков, которого для солидности и с легкой иронией прозвали Никодимычем. Провожая свернувший в сторону от основной магистрали поезд с платформами, груженными песком, он сорвал шапку и резко подбросил ее вверх, сопровождая это громким разбойничьим посвистом.

Он знал, что сделал большое и нужное дело, хотя и не представлял себе, для чего именно потребовалось переводить на другой путь груженый поезд.

Состав не достиг нужной станции. Приемники остались пустыми. Захваты работали вхолостую. Первое звено завода-автомата по производству полупроводников осталось без работы. Завод подал информацию в ближайший центр об остановке конвейера. Вся Восточная-Главная бросила силы на поиски пропавшего поезда и компенсацию недостачи исходного сырья.

Маленькая эскадрилья из семи патрульных аппаратов легко воспарила в небо и полетела, лавируя между высотными зданиями.

Над городом вставало солнце. Его первые лучи ударили в низко нависшие далекие багровые тучи и, казалось, придали синему небу особую яркость и глубину. В загорающемся рассвете медленно гасли звезды. Саша Минасов скинул с голову рубашку и тряхнул головой, огибая угол Дворца Счастья. При этом он не обратил внимания на блеснувший неподалеку фиолетовый глазок телекамеры. Информация поступила в вычислительный центр. Служба розыска отреагировала немедленно.

На пустыре горели костры. Весело потрескивали сухие сучья, обломки досок, с треском взлетали ввысь и гасли пучки искр. У костров сидели люди. И жались поближе друг к другу и к уютному, живому теплу. Они вовсе не потому, что им было холодно, хотя утренний майский ветерок и забирался под одежды. Многие из этих людей были совершенно незнакомы друг другу, однако чувствовали они небывалую общность, и близость, и единение душ и сердец. Они пели старые и добрые песни. Вспомнили и «Арбат, мой Арбат…», и «Комсомольскую площадь», и «Друга я никогда не забуду…» и читали стихи у огня. Их было несколько сотен. Но с ближайших станций монорельса сходили все новые и новые толпы людей, разбивали палатки, зажигали костры, вооружались кистями и красками и писали все новые и новые лозунги, которые не смогли бы оставить равнодушными ни одного человека.

Одинокий старик медленно бродил между кострами, слушал песни, грустно улыбаясь чему-то своему.

— Здрррась, дядя Жор! — рявкнула молодежная компания, расположившаяся у стены ветхого строения, которое видело и Петра, и Суворова и Наполеона пережило, а теперь стояло первым в списке сносящихся.

— Здравствуйте, дети, — ответил историк. — А что моя-то Маришка, не с вами?

Замялись, переглянулись.

— Нет, она в оргкомитете задержалась, — смело заявила Ирина. — Она попозже придет.

— Видите, какую мы вам армию собрали! — вступил в разговор юноша, которого звали Эриком. — Весь цвет российского студенчества!