Нокаут

— Ты бы не был так обидчив, — Зигмунд провел ладонью по щеке и поморщился. — Кстати, предупреждаю, в Вене мужчины бреются каждый день.

— Шурик, ты слышал? — спросил Зигмунд.

Шурик беззвучно шевелил губами, подолгу разглядывая каждую бумажку и монетку, раскладывая их на четыре кучки. Зигмунд взял Сажина под руку и отвел к окну.

— Роберт нервничает, — равнодушно сказал он, — говорит: стар я и не в весе.

— А ты как считаешь? — Сажин поднял голову.

— Что я? — Зигмунд пожал плечами. — Да теперь и поздно.

— А если бы не поздно?

— Я бы взял Анохина. Он чуть слабее, но ему двадцать. Надо думать о будущем.

— Чуть? — спросил Сажин и отстранился. — Во-первых, через это «чуть» сотни спортсменов перешагнуть не могут. «Чуть» — это мастерство. Я не беру боксера на первенство Европы за то, что ему двадцать лет.

— Вы спросили мое мнение, — Зигмунд потер ладони.

— Ты сказал: думать о будущем? Я и думаю. О твоем! О его, — Сажин кивнул на Шурика. — Пока я тренер, будут ездить сильнейшие, а не перспективные. Иначе перспективные не становятся сильнейшими. Одни ждут, что их за возраст выгонят, другие — что за возраст включат.

Шурик перестал раскладывать деньги и смотрел на Сажина. Маленький и сухой, с поднятым плечом, широко расставив ноги, тот стоял перед Калныньшем и крутил пальцем перед его носом.

— Роберт сказал, что он стар. В тридцать четыре года человек считает себя старым? Он хотел услышать от тебя шутку… — Сажин подошел к Шурику и хлопнул его по затылку. — Считать разучился?.. Кстати, мне полагается на двадцать шиллингов больше. Объяснить, почему?

Шурик сбился, сложил все деньги в одну кучу и стал раскладывать заново. Сажин взял со стола пять шиллингов и пошел к дверям.

— Вычтешь, — сказал он на ходу. — Зигмунд, помоги Шурику, а то ты большим начальником стал. — Сажин хлопнул дверью и спустился в бар.

Он взял бокал светлого пива и сел так, чтобы была видна входная дверь. Зеркальные, блестящие от дождя двери крутились, пропуская людей и чемоданы, форменные фуражки рассыльных и самые разнообразные головные уборы постояльцев.

Через два столика от Сажина сидели Лемке и Фишбах.

— Да, — Фишбах поправил темные очки и, вытянув полные губы, отхлебнул из кружки. — Никаких сомнений, он почти не изменился.

— Черт меня дернул послушать вас, — Лемке подвинул к себе стакан сока и опустил в него соломинку. — А если бы мы с ним столкнулись в дверях?

— Я не мог ждать, — Фишбах посмотрел в сторону Сажина и сказал: — Не поворачивайтесь, Вальтер. К русскому подошел Карл Петцке, он тоже сидел в Маутхаузене и все не может успокоиться. Все ищет… — Фишбах грустно улыбнулся. — Все ищет, их союз мы зовем «Охотники за головами». — Он отставил пустую кружку и взял полную.

— Что нужно этим людям? — спросил Фишбах после паузы. — Как они легко судят, кто прав, а кто виноват! Они сейчас более жестоки, чем мы четверть века назад. — Фишбах посмотрел на Лемке. — Мы не убивали по своей воле, а они выслеживают нас, словно зверей. Десятилетиями идут по следу. Это гуманно?

— Ну-ну! — Лемке улыбнулся и положил ладонь на руку Фишбаха. — Вы еще не на суде, Пауль. Уйдем отсюда. За стойкой есть запасной выход.

Они поднялись и не торопясь ушли из бара.

— Карл! Карл! — Сажин рассмеялся и потрепал собеседника по плечу. — Молодчина, что приехал, я ужасно рад тебя видеть. Как Ева, как мальчишки? — Сажин щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще пива.

— Здоровы, — Карл поежился, зябко потер руки, — я мало их вижу, Миша. — Карл выглядел очень усталым. Худой, в больших роговых очках и с хохолком на макушке, он походил на маленькую вымокшую под дождем птичку. Словно почувствовав, о чем думает Сажин, Карл усмехнулся и спросил:

— Не очень я похож на героя, борющегося за справедливость?

— Ты не меняешься, Карл, таким ты был и в лагере.

— Вот именно, — Карл вздохнул, снял очки, провел пальцами по глазам и сжал переносицу, — но ведь кое-что за эти двадцать шесть лет изменилось. — Он невесело усмехнулся.

Карл вспомнил, каким Сажин был в лагере. Знаменитость! Его даже показывали гауптштурмфюреру — единственный однорукий. Кто же мог еще одной рукой выполнить норму? Из всего барака Миша был, пожалуй, самый злой. У иных на злость не хватало сил и мужества. У Миши не хватало руки…

Добрым лицо Михаила нельзя назвать и сейчас, но в нем спокойствие и уверенность. Карл понимал, что даже Михаилу нельзя полностью открыться. Он не поймет. Ему не надо искать фашистов, в России имеются хорошие специалисты, Михаил спокоен. У него другие заботы и другие дела. С него сняли это бремя, и он свободен. Наверное, Миша считает, что Карл все еще мстит и увлечен таким паскудным делом.

— Все ищешь, ездишь? — спросил Сажин.

— Езжу, Миша, — Карл кивнул. — Ева сердится, мальчики от рук отбились. — Он махнул ладошкой. — Ты-то как? Все еще не женился?

— Некогда. Но детей у меня хватает. Я тебя познакомлю, Карл. У меня такие ребята…

— Да-да, — Карл поправил очки. — Женщины любят высоких и здоровых…

В дверях мелькнула черная мокрая шевелюра Кудашвили.

— Роберт! — позвал Сажин. — Ты почему без шапки?