Ноль

– Егор, – сбившись со счета после двадцатого вагона, я решаюсь и задаю давно мучающий меня вопрос: – Почему вы раньше не уехали отсюда? Твоя мама… она ведь не совсем в порядке, так?

Его плечи напрягаются, а пальцы выпускают мои из теплого плена. Отодвинувшись к краю скамейки, он достает из кармана белую пачку и, глядя вслед уходящему поезду, медленно распечатывает ее, с трудом подбирая слова:

– Она… вполне адекватна, просто боится до безумия. Совсем не умеет скандалить и добиваться своего, смирилась, старается лишний раз не отсвечивать, не смотрит в будущее – считает, что нас ничего там не ждет. Мы всегда задыхались из-за проклятого безденежья и обходились малым, не могли позволить себе даже элементарных вещей – какой там переезд… Но сейчас в нашей семье все вопросы решаю я, и мама прислушивается, – он вздыхает, и к небу устремляются облачка белого пара. – В отличие от прожектов Воробья, мой план спасения реален: я коплю деньги, чтобы было куда перевезти маму. Пока их недостаточно, но в Город я мотаюсь не только ради необходимых покупок и развлечений – отвожу заказы, которые нельзя передать по электронке, и… работаю там. В смысле, физически: разгружаю фуры в гипермаркете. Пока неофициально, и платят мало – я малолетка. Но я не боюсь никакой работы и после совершеннолетия в любом случае разберусь со своей жизнью, даже если с умственным трудом не попрет. Я не брошу маму здесь.

Я любуюсь и горжусь им: пока мне внушали, что мир сам падет к моим ногам, пока я смиренно впитывала чужие истины и не смела быть собой, парень, что сидит рядом со мной, несмотря ни на что, шел к своей мечте.

– У тебя все получится. Вы достойны лучшего. Твоя мама достойна… – с жаром убеждаю я. – Когда-нибудь ты приедешь сюда, и все злопыхатели утрутся.

– Вряд ли до них дойдет, Сонь… Посмотри на мою мать – думаешь, за что люди с ней так обходятся? Все эти годы к ней постоянно подкатывали местные мужики – предлагали помощь взамен, сама знаешь, на что. Она, как и в юности, когда ждала отца, отказала им всем. Но все равно чуть ли не со школы слывет главной проституткой в городке. Это уже традиция – весь сброд, считающий себя местной элитой, постоянно лезет к нам, наблюдает за нами, как за зверями в зоопарке, и радуется, что сын маньяка и шлюха загибаются в нищете… Нездоровое развлечение всяких «униженных и оскорбленных» – отвергнутых мужиков и их жен – напиваться и вопить под окнами всякую чушь, гадить в подъезде, кидать камни в стекла. Я бы убил их всех голыми руками или перестрелял, будь у меня ружье.

Руки Егора трясутся, он сует в рот сигарету, чиркает зажигалкой и усмехается:

– Вот поэтому я не люблю людей. Я тупо боюсь их: стадо не может мыслить. Мой отец отличался от других, мать – тоже, и смотри, что с ними сделали! Не твоя бабушка, не нарушения при следствии… Это сделали люди. Представь, что они сделают со мной, если узнают, насколько я другой?! Тут все прогнило. Возьми Полинку из 9-го «В» – вся ее вина в том, что она не может нормально ходить… В отличие от меня, она и мухи за всю жизнь не обидела, но детки, взращенные такими родителями, не дают и ей спокойно жить. Просто потому, что решили: она должна страдать. Но я твердо знаю, что даже в моей жизни еще будет свет. Я пытаюсь внушить ей, что она достойна счастья и не должна верить в версию этих ушлепков. Вот так я действительно меняю все к лучшему. Хоть немного.

«Урод, Урод должен страдать потому, что он – Урод» – голова раскалывается от ядовитых чужих мыслей, когда-то населявших и отравлявших мой мозг; мучительно раскаиваясь, я подвигаюсь ближе и опускаю ее на плечо Егору.

Затянувшись еще раз, он избавляется от окурка, делится со мной мятной жвачкой и обвивает талию теплой рукой.

– Хочешь узнать, почему я не уезжаю отсюда? – тихо спрашиваю я, и Егор кивает.

– Хочу. Тебе ведь так просто это сделать.

– Раньше я не могла бросить бабушку… А теперь… я ни за что не оставлю здесь тебя.

Восемь

Мутное бледное небо розовеет с одного края, утки, смешно переваливаясь, возвращаются к полынье и, словно кораблики, скользят по черной воде.

В полусне я умиротворенно смотрю на них из уютных объятий – после моего признания они стали крепче, хотя Егор промолчал.

Как и в случае с бросившим все Воробьем, он винит себя, но отказаться от меня уже не может – я чувствую это, просто знаю и верю всем сердцем.

Тишина не напрягает, в воздухе витает волшебный привкус надвигающихся праздников, всеобщего обновления, новых начал – предновогодняя атмосфера заразительна.

– Давай встретим этот Новый год вместе, а? – воодушевленно предлагаю я. – Из-за тех событий я никогда не праздновала его. Ни разу.

– Давай, – тихо отвечает Егор. – У нас тоже не принято его отмечать, но я все равно всегда приходил сюда тридцать первого. В единственный день в году, когда здесь красиво… Фейерверки, бенгальские огни, радостный, веселый народ. Можно затеряться в толпе и почувствовать себя частью праздника.