Номер 10

Стишки у него, конечно, не очень, он бы никогда их никому не показал, кроме жены. Обычно он этим занимается вечером, когда дети уже легли. Жена купила ему тетрадь и пенал, и все это хранится на полке в старом шкафчике под электросчетчиком в прихожей. Он стал писать, когда Мохаммед прочел ему стихотворение, которое насмешило и его самого, и Али, стишок тот написал один тип, он еще не умер, Саймон Армитадж[63], живет где-то рядом с Лидсом. Знаменитый, между прочим, парень. Али обрадовался, что Джек о нем тоже слыхал. А вот Эдвина, то есть чувак в блондинистом парике, не слыхал. Поэтому Али ему объяснил, что этот малый, Армитадж, пишет про обычные вещи, вот и Али тоже сочинил стих про свое такси, в котором сравнил автомобиль с ковбойским скакуном. Для книжки, конечно, не годится, но жене понравилось, она переписала стих своим красивым почерком и послала его отцу в Пакистан.

Джек, нахмурившись, смотрел через дорогу на домик Анны Хатауэй[64], перед входом в который по дорожке туда-сюда бродили табуны туристов.

— Не понимаю, — изрек премьер-министр.

Джека покоробило, что премьер-министр произносит «не» как «нэ». Теперь он замечал это намного чаще, чем раньше, — ведь они уже друг другу глаза мозолили семь дней.

— Что не понимаете? — спросил Джек.

— Вашу антипатию к домикам под соломенной крышей, — пояснил премьер-министр.

— Они чертовски элегантны и самодовольны. Ладно, давайте пить.

— В детстве я мечтал быть актером, — сказал премьер-министр.

Они с Джеком сидели в «Грязном утенке» в Стратфорде-на-Эйвоне. За столиком рядом обедала группа актеров.

— Говорят же, что политики — это просто скверные актеры, — рассмеялся Джек.

Премьер-министр скорбно взглянул на него:

— Кто говорит, Джек?

— Люди!

— Но кто именно? — напирал премьер-министр. Джек ответил:

— Это просто метафора.

— Но ведь политики не сквернее остального населения, — возразил премьер-министр.

Джек устало пояснил:

— Соль шутки в том, Эд, что политики по своей сути — актеры.

Али смотрел в мозаичные окна сувенирной лавки в торговом центре. На следующей неделе день рождения старшего сына, и Али купил ему тенниску с Уильямом Шекспиром, но теперь его одолели сомнения: ну какой пятнадцатилетка захочет светиться в футболке с портретом старого лысого мудака, иннит? И ведь не купишь же подарок одному Мохаммеду, правда? Другие тоже ждут подарков.

Премьер-министру нравилось сидеть в «Грязном утенке»; на столике стояли кампари и содовая. Он не сомневался, что мать одобрила бы его: он ведь выпивал за обедом, да еще в компании театралов.

Какой-то актер со знакомым лицом в оспинах наклонился к нему:

— А вы не Виктория Ротерхайд? Мы, часом, не играли вместе в «Афише» в 1988 году? Я — Гай Сазерленд.

Премьер-министр быстро захлопал ресницами и ответил:

— Привет, Гай, я Эдвина Сент-Клэр.

— Ну конечно, это вы, у меня кошмарная память на имена, — признал Гай. — Ведь это ваших детей тогда похитили, а я был маньяком.

Другие актеры за столиком засмеялись, один из них сказал:

— Опять кастинг проводишь, Гай. Премьер-министр кокетливо спросил:

— Можно к вам подсесть?

Ему хотелось ненадолго улизнуть от Джека и побыть с себе подобными. В конце концов, театр у него в крови. Джек в последнее время ведет себя как угрюмый подросток, и он такой циник — ну кто еще скажет, что домик под соломенной крышей — это не очаровательно?

Он уселся рядом с Амариллис, темноволосой актрисой с бездонными черными глазами и в затейливо неряшливом одеянии.

— Вы, наверное, здесь на пробах, — сказала Амариллис. — Вы ужасно похожи на Эдварда Клэра.

Джек взглянул через стойку и увидел, что премьер-министр смеется, запрокинув голову и выставив кадык. Джек нахмурился. Он предупреждал премьер-министра, что не следует делать этого, ведь это грозит мгновенным разоблачением. Но хоть смеется, и то ладно.

Премьер-министр и Амариллис обменялись историями жизни. По словам премьер-министра, он изучал актерское искусство у Хелен Миррен и жил на одной квартире с Саймоном Кэллоу[65]. Раньше состоял в труппах в Ноттингеме и Бристоле, работал в основном на телевидении и в кино, но театр для него — первая любовь:

— Чувствуешь, так сказать, что публика придает смысл твоей жизни.

Джек заметил, что один из актеров за столом отвернулся и сунул пальцы в рот, изображая рвоту.

Напротив паба, в крошечном кабинете распорядителя сцены Королевского Шекспировского театра, сидел сэр Дигби Прист, прославленный театральный режиссер. Через три дня он должен был начать репетиции пьесы «Жизнь и духовная смерть Эдварда Клэра», которую написал Уэйн Спэрроу , левацкий драматург, расхваленный критиками за дебютную пьесу «Пердун».

Спэрроу получил заказ за три года до этого, но срывал срок за сроком и вот наконец позавчера вечером представил пьесу о Клэре. Он был либо пьян, либо нанюхался, и пробормотал:

— Вышло просто говно, и всего на двадцать семь минут. У меня распад личности.

Прочитав рукопись, сэр Дигби задумался, не нанять ли людей, чтобы переломали Спэрроу ноги. В юности Дигби помогал дяде развозить молоко и до сих пор сохранил связи в хулиганском Ист-Энде.