Нона из Девятого дома

Лапша вернулась и принялась важно разгребать землю самыми задними лапами. Потом потянулась всем телом, так что средняя пара лап, предназначенная для деревьев, дотянулась до груди. И наконец, мило зевнула, чтобы показать, что она на все готова. Табаско и Нона некоторое время чесали ее под ошейником и у основания хвоста, а потом Нона снова пристегнула поводок. Когда они вернулись в холл, Нона заметила, что Табаско задержалась, глядя на улицу сквозь заляпанное стекло. Нона пошла по лестнице, но тут Табаско сказала:

– Подожди.

Нона ждала. Лапша тоже.

– Скоро начнется выступление, – сказала Табаско.

Даже если бы Нона не была Ноной, она все равно поняла бы, что значит упрямое движение плеч Табаско и напряженные руки. Она вся развернулась к улице, как будто ее туда тянуло.

– Но Ангел не будет знать, куда мы делись, – уклончиво сказала Нона.

– Напиши записку и отдай Лапше, она умная.

Нона пришла в восторг от самой идеи передать записку через Лапшу и пожалела, что им раньше не пришла в голову мысль оставлять сообщения для Ангела или кого-то еще, – но ей очень не нравилось, что такое открытие было сделано в этих обстоятельствах.

– Но я не умею писать, – возразила она.

– Я умею. Ну, достаточно для этого.

– Но, Табаско, Ангел перестанет нам доверять…

– Агенты и не должны тебе доверять, – возразила Табаско, и это прозвучало очень убедительно, очень по-взрослому, очень профессионально и очень похоже на Пирру. Нона так напугалась, что даже не спросила, откуда вдруг взялся агент.

– Я пойду одна, раз ты не хочешь.

– Я помощница учительницы. Моя работа – за тобой присматривать.

– Ну так и присматривай, если не боишься.

– Я ничего не боюсь, – солгала Нона, но настойчиво добавила: – Только смотри, чтобы я не пострадала.

Табаско только выразительно пожала плечами, мол, я и не собиралась, и Ноне захотелось найти слова, чтобы все ей объяснить, но все происходило слишком быстро.

– Даже от солнечного ожога или там пыльной бури, – беспомощно сказала она, но Табаско ее проигнорировала. Она копалась в том, что когда-то было стойкой ресепшен, нашла обрывок бумаги и ручку и проверила, не высохли ли чернила. Потом начала старательно выводить печатные буквы. Это заняло у нее столько времени, что Нона понадеялась, что Ангел их хватится, спустится и помешает их плану, но этого не случилось. Табаско опустилась на колени рядом с собакой, сунула записку за ошейник так, чтобы она не выпала, отстегнула поводок и повесила его в холле. Нона искренне понадеялась, что Ангел найдет записку.

– Лапша, – скомандовала Табаско, – иди наверх.

Лапша посмотрела на Табаско с выражением, с которым хотела бы посмотреть на нее сама Нона. Что-то типа: «А ты почему со мной не идешь? Глупая?» Но Табаско повторила:

– Иди наверх. – И Лапша немного повиляла хвостом, повернулась и полезла по лестнице.

– Пошли.

Нона и Табаско приготовились открывать двери. Табаско держала замок, а Нона толкнула дверь – это была тяжеленная противопожарная дверь, и ей пришлось приложить усилия, хотя Корона пронеслась сквозь нее, как будто это была завеса из перышек. Табаско выскочила за ней. Дверь за их спинами щелкнула, закрываясь.

– Надень капюшон, – велела Табаско, – побежали!

Схватила Нону за руку и понеслась по улице, как отрикошетившая пуля. Ноне оставалось только держаться рядом с ней. Сердце ее колотилось, и она сожалела обо всех решениях, которые привели ее к этому. А потом она строго велела себе прекратить. Если она собиралась что-то сделать, значит, она могла это сделать. Ее мучило смутное ощущение, что, если ты предан делу, ты должен делать это до конца. Кто это сказал ей? Кто ее этому научил? «Если ты в деле, – сказал голос у нее в голове, – ты в деле. Это тебе не шуточки».

Она кое-что вспомнила – она наконец-то вспомнила хоть что-то! Только ей некому было рассказать об этом.

От того, чтобы совсем запыхаться, Нону спасла толпа людей через несколько улиц. Все ползли вперед. Никто не разговаривал, только слышалось шарканье шагов. Пыхтел грузовик, не обгоняя идущих, хныкал ребенок у кого-то на руках. Все были в капюшонах и куртках, и Табаско мгновенно слилась с толпой. Двигалась она просто невероятно. Оказавшись среди людей, она расправила плечи, став выше на целый дюйм, и принялась развязно вилять бедрами. Ей исполнилось пятнадцать, и никто бы не принял ее за ребенка. Нона отпустила ее руку и попыталась сделать то же – выпрямиться, идти легче. Табаско еле слышно сказала:

– Так держать.

В медленно движущейся веренице людей они словно склеились плечами. Их выгнали на большую восьмиполосную дорогу перед зданием администрации, где офицеры из ополчения расставляли людей, выходивших из грузовиков или слезавших с мопедов. Офицеры были в шлемах, с дубинками в руках, и большинство казались такими напуганными, что Нона могла поклясться, что видит пот на их лицах. Некоторых они не пропускали – человеку с ребенком было велено держаться позади толпы.

– Если они побегут, вас ранят, – тихо сказал офицер, и человек с ребенком бесцветно ответил:

– И какая разница? Мы все равно умрем.