Нона из Девятого дома

Какой-то старик повернулся и сказал так громко, что люди вокруг вздрогнули:

– А вот не надо доставлять им такое удовольствие!

– Плевать. Нас всех сюда согнали.

– Ничего подобного, – возразил старик. – Видите грузовики? Видите лестницы?

– Просто уберите ребенка, – сказал офицер, – никаких детей и никаких машин, таковы правила.

– Твои? Или какой армии? – фыркнул человек, но старик ответил:

– Не дури. Сам знаешь, какой армии. Оставайся со мной, сынок, подальше от них.

Нона обрадовалась, что они с Табаско проскочили незамеченными. В кузове грузовика сидела уже целая группа детей и подростков, которые ругались и крутились. Некоторые были значительно старше Табаско и выглядели даже постарше Ноны. Нона надвинула капюшон поглубже и постаралась идти шире.

Толпа была плотной и высокой. Табаско схватила Нону за предплечье и лавировала между людьми – ее совершенно не волновало, кого она там толкает, – а потом остановилась как вкопанная на одном из светофоров, прямо рядом с грязным мусорным баком. Это был светофор, от которого отходила в сторону перекладина для дорожных знаков.

– Мы достаточно легкие, – сказала Табаско, – давай.

Она сложила руки, Нона поставила на них ногу и вдруг почувствовала, что ее подбросило вверх. Она обхватила столб ногами, скорее от испуга, чем правда понимая, что делает, и, извиваясь, поползла наверх, пока не уселась на перекладину. Та немного поскрипывала, но, кажется, не собиралась обрушиться немедленно. Табаско залезла с другой стороны. Они с Ноной уселись, обхватив руками центральный столб и свесив ноги, и смотрели в экран, оказавшись выше остальной толпы.

Было шумно: дыхание, шарканье шагов, кашель, чихание, шум моторов, выхлопы, но никто не говорил. Время от времени кто-то подавал голос, и люди сразу же накидывались на него, как будто все заранее договорились молчать. Нона посмотрела на лица, укрытые капюшонами от пыли и жары, и с надеждой подумала, что Пирра, Камилла или Паламед могут оказаться где-то тут. Или Корона. Толпа походила на море – серые и тускло-зеленые цвета да время от времени движущиеся коричневые или бурые пятна. Ей стало не по себе от такого количества людей, плеч и скрещенных рук, поэтому она посмотрела в экран.

Он все еще разворачивался – большая металлическая рама уже стояла, а блестящую пленку из мозаичных шестиугольников медленно растягивали за шнуры несколько людей. Они уже почти закончили и теперь крепили концы, но один из углов постоянно болтался, а когда они его закрепляли, отрывался уже другой. Кажется, никому это не казалось смешным. В конце концов перед ними растянулся лист бледно-серых блестящих шестиугольников высотой до второго этажа здания школы, но шире раз в пять. Лист дрожал. К его бокам подходили провода, и время от времени шестиугольники вспыхивали белым.

В толпе начали гомонить – на этот раз никого не прерывали. Люди смотрели то на часы, то на экран. Выступление задерживалось.

Сначала ничего не происходило, и Нона даже задумалась, что вся эта трансляция была чьей-то шуткой или пранком и что не случится вообще ничего. Потом один из шестиугольников поближе к углу замерцал.

Замерцали и его соседи, и белый свет залил всю поверхность экрана. Из кучи колонок, беспорядочно сваленных под экраном, раздался страшный скрежет, и толпа вздрогнула, а Нона сжала зубы. А потом внезапно послышался голос. Странный тихий голос, говоривший на языке, который все называли языком Домов, начал посреди предложения:

– …по официальным правительственным каналам. Мы, разумеется, с радостью посодействуем местным выборам, чтобы гарантировать населению представителей во всех комитетах. В рамках этих условий не будет никаких общенациональных штрафов. Никакого влияния на переселение. Никаких юридических последствий для групп или отдельных лиц, если вышеупомянутый трибунал не признает их виновными в терроризме. Определение терроризма будет согласовано с избранными представителями. Все домохозяйства и отдельные лица могут обратиться с просьбой о реституции, которую рассмотрят не местные органы власти, а Император Девяти домов.

Поначалу Нона едва разбирала слова. К счастью, это был язык Домов, на котором так или иначе говорили и она сама, и Пирра, и Паламед, и Камилла, но ей было сложно понимать речь, не глядя в лицо.

Голос также произнес много слов, которые она никогда раньше не слышала ни в каком контексте. Она посмотрела на напряженное лицо Табаско, полуприкрытое капюшоном.