Нона из Девятого дома

Мысль о ботинках Страсти снова разозлила ее. Она внезапно возненавидела Страсти. Если бы не Страсти, возможно, никого бы и не застрелили. Может быть, никто бы не запер Табаско в генераторной. Она увидела ряд черных дыр – на нее направили несколько стволов, – и в четвертый раз за очень короткий промежуток времени в нее выстрелили. Она поскользнулась в луже и упала спиной в занозистые обломки двери, две пули вошли в грудь, одна в колено.

Нона снова встала и разозлилась еще больше. Она похлопала в луже одной рукой, потом другой, взмахнула обломком дешевого металла, как мечом, и завопила так громко, что крик, казалось, исходил из ее носа, глаз, мозга. Солдаты сделали шаг назад.

Нона повернулась и побежала по коридору с громким шлепаньем. Она видела перед собой вооруженных людей, людей, которые, несмотря на разные маски, очки и капюшоны, все равно казались одним и тем же человеком. Кто-то в коридоре вопил: «Отходим, отходим!», но крик Ноны был громче. Один из солдат не отступил, а снова выстрелил в нее. Она подняла обломок металла над головой и побежала к нему, и он закричал под маской. Нона кричала сквозь свою маску, маску, которая стала ее лицом.

Стало очень шумно, разом возникло очень много звуков. Ей показалось, что она стоит на разделительном островке, а ее задача – разводить тяжелый транспорт. Когда-то Нона думала, что это чудесная работа, но больше ей так не казалось. Эдемит отшатнулся от ее крика, уронил пистолет и зажал уши руками в перчатках, и она открыла рот, чтобы показать зубы.

Кто-то набросил что-то ей на голову. Это был капюшон, который затягивали на шее. Она потянулась сорвать его, но кто-то большой и тяжелый прижал ее руки к телу. Как будто ее спеленали. Нона задергалась, но это было хорошее средство против нее, возможно, лучшее. Камилла тоже завернула ее в одеяло во время второй истерики. Когда стало темно, ее тело, казалось, вспомнило, что израсходовало что-то, что-то огромное, и она задрожала.

Она дрожала так, что думала, что умрет и что вот она какая, смерть. Под капюшоном она услышала, как ее собственные губы произнесли яростно, отчетливо и холодно, несмотря на дрожь:

– Дурак. Ты убиваешь ее.

Но она говорила сама с собой.

Иоанн 3:20

Во сне ночь не уступала место утру. Свет, проникающий сквозь облака, поменял цвет, но ничего не расцвело и не утонуло, только при дыхании вздымались их собственные грудные клетки. Во сне она часто забывала, как дышать и глотать, и давилась собственной слюной, пока испуг не проходил и тело не вспоминало все за нее.

В темноте, которая могла быть рассветом, он сказал: «Никто из нас не планировал использовать ядерное оружие. Мы никогда не думали, что сделаем это. Оно походило на игрушку. Мы все смеялись над тем, что к нему прилагалась инструкция. Я думаю, мы боялись того, что произойдет, если мы перестанем смеяться. Мы вскрыли пол, установили сейф под линолеум и поклялись, что никогда не будем использовать его. Г проверил, что оно не может сработать. Мы никогда не собирались взрывать его всерьез. Но это был наш рычаг влияния. Способ заставить людей слушать нас. Такой же, как деньги. Сначала мы решили продолжать говорить правду, продолжать изучать историю со сверхсветовыми кораблями, продолжать задавать трудные вопросы. В качестве второго варианта действий мы могли закидать их деньгами. Ну а в третьем варианте мы говорили людям, что применим ядерное оружие».

Он сказал: «Это не так наивно, как звучит. Типа, да, мы вполне осознавали, что наличие у нас этой штуки – серьезный международный инцидент. Но мы были причастны к этой огромной тайне, да, у нас был доступ к одному из крупнейших политических скандалов всех времен, и без нас бы ничего не получилось скрыть.

Бомба, по крайней мере, заставит их задуматься.

Это должно было произойти. И нам надоело, сколько времени все это занимает. Вокруг было столько бюрократии и волокиты и так много людей отказывались делать так много вещей, что мы были готовы рискнуть судом в Гааге, лишь бы это все остановить. Готовы устроить адский беспорядок, чтобы выиграть время. Готовы сделать что угодно, чтобы ты шла дальше.

К продолжала требовать, чтобы я выбрал что-то одно. Мы вкладываемся в доказательство того, что новый план – херня, или в твое спасение? Я говорил, что и в то и в другое, почему нет. К продолжала утверждать, что и то и другое невозможно: “Выбери один вариант и придерживайся его. Реши, на что наплевать”».

Он сказал: «Я обнаружил, что, когда ты властелин смерти, тебе становится насрать на все».

Затем он сказал, большим пальцем массируя висок: «Я до сих пор не могу поверить, что на меня просто не обращали внимания и боялись меня. Это нечестно. Либо ты злой волшебник и все хотят знать, что ты думаешь, либо ты добрый волшебник и никому до тебя нет дела. Это было несправедливо. Это не должно было быть так».