Нора Баржес

Она воспользовалась приходом домработницы, воскликнувшей: «Ну и дымища!» – чтобы закончить разговор, и спешно вышла из кухни. Она расположилась, как обычно, в гостиной: разложила бумаги из папки, рентгеновские снимки с белыми разводами, снимки в инфракрасных лучах с концентрическими окружностями вокруг непонятных центров. Она добросовестно раздумывала о расстегнутом сапоге и коленках, на столе громоздились справочники, компьютер послушно открывал окно за окном, выдавая, по обыкновению, горы бессмысленной информации. По-зимнему рано стемнело, наступило пять, потом шесть часов. Домработница Валя несколько раз беспокоилась о том, что хозяйка «ни разу не завтракала, а скоро уже и ужинать пора». Щелкнул замок, вернулась Аня, взбудораженная, по-подростковому чужая, все повторяла: «Короче, ну я такая, говорю, а он такой, мне отвечает». Нора морщилась, отстраненно – впрочем, как всегда – говоря ей: «Да, девочка, хорошо, девочка…»

Аня чавкала жвачкой. Нора по-прежнему разглядывала коленки и сапоги, сличала что-то в биографии, топографии, географии. Кстати, – вдруг проговорила она, не поднимая глаз от работы, – ты не хочешь поехать пожить к Кремерам в Италию, поучиться там, поучить язык? По-моему, для тебя отличная возможность.

Аня на всякий случай обиделась. Спросила, не разводятся ли они с папой. Когда голос Норы сделался тоненьким, она тут же осеклась, протараторила: «Мамочка, ну ты же знаешь, как я тебя люблю» – и помчалась телефонно обсуждать перспективу с подружками и друзьями.

Вернулся Павел. Шумно поел на кухне, погорланил о чем-то с домработницей. Кажется, обсуждали, как готовятся пельмени и вареники. С хохотом, раблезианским весельем, любовью к жизни.

Нора одевается в спальне. Красивую черную кашемировую кофту, узкую асимметричную юбку, сапоги. Кожи, ласкающие плоть. Через час они ужинают с Риточкой в новом прозрачном ресторане у воды, в полумраке, под колыхание свечного пламени.

Она стакивается с Павлом в коридоре. Он идет в кабинет, смотреть новости.

Куда ты?

Звонила Нина Кремер, предлагает забрать Анюту на год в Палермо. Отдаст ее в школу. Идеальный вариант. Поучится языка, наберется впечатлений, расстанется с дурной компанией. Я Нине доверяю.

Я уже договорился об этом с Павлом. А ты куда?

Он стоял перед ней расстроенный, сдувшийся, как будто сжавшийся в комок.

Неужели даже теперь ты продолжаешь?

Ты хочешь сказать, что мне почему-то нельзя пойти с подругой в кафе?

С подругой? В кафе?

Она проскользнула мимо, пронеслась черной стрелкой, они сели с Риточкой за столик у окна, глядели на замерзшую реку и пролетающие по набережной автомобили, на столе у них в стакане из тонкого стекла цвели крокусы, а на тарелках дымился розовый парной лосось, с ниточкой укропа и островками малахитового пюре из шпината. Она пили нежный херес из запотевших бокалов, и Нора утекала куда-то от радости, скользила глазами по рыжим пружинкам Риточкиных волос, проникала вглубь ореховых глаз.

Они говорили обо всем: о риточкиных знакомцах, которых она описывала весело и талантливо, о промелькнувших новогодних елках, где было столько смешного и нелепого, о норином Врубеле, об Анюте, отбившейся от рук, о Павле, внезапно словно затаившемся перед решительным прыжком.

С Риточкой Нора говорила будто бы на другом языке. Никакое из событий на этом языке не выражалось тяжело или обреченно, все представлялось, благодаря его иному синтаксису и грамматике, естественным, проходящим, наделенным еще и иным, очень важным и значимым смыслом. Все, что происходило в их жизнях, было непременно «хорошо», даже «замечательно», с точки зрения этого особенного зашифрованного языкового кода, и они радовались, разучивая его на два голоса.

А как ты думаешь, – спросила Норочка, глотая последнюю каплю лимонного сорбета и запивая его прекраснейшим кальвадосом, – как ты думаешь, люди, когда умирают, там, на небе встречаются с Богом?

Ну, конечно, – ничуть не раздумывая, улыбнулась Риточка, – в этом главное удовольствие умершего и вообще единственный способ увидеться с нашим Папой. Он объясняет каждому его ошибки и открывает тайны, без которых нельзя было правильно решить многие задачки.

Нора углубилась в задумчивость, которую прервало ощущение тепла на ее всегда ледяной руке – Риточка опустила поверх свою невесомую ладошку.

Ну что ты, Норочка, это ведь все такой кайф.

Они вышли на холодную набережную за полночь, Риточка отвезла Нору домой, и они еще долго сидели в машине около подъезда.

Ты не боишься, что нас увидит твой красавец-муж? – хихикнула Риточка.

Они держались за руки, потом страстно обнялись и долго еще шептались.

Ты напишешь мне перед сном? – спросила Нора.

Конечно.

Павел ждал ее на кухне.

Почему под окнами? – спокойно спросил он.

О чем ты? – удивилась Нора.

Ты психически больна, – спокойно проговорил Павел, – я лишу тебя родительских прав.

Нора сделала вид, что не расслышала.

Как время-то провела? – ернически выкрикнул он ей вслед.

И правда, – подумала Нора, – что же мы делали с Риточкой последние семь часов?

Как ни старалась она вспомнить, она не помнила.