Сравнивая характер повествования в двух переводах, можно было бы задуматься над тем, как разрешают обе переводчицы вопрос о «времени повествования» в повести Камю, то есть совпадают ли, на их взгляд, описываемые в повести события с моментом изложения, или он отделен от них каким-то «сроком давности». Вопрос этот, по которому расходятся мнения французских критиков, немаловажен для характеристики героя, для объяснения того, что представляет собой его монолог – предсмертную исповедь, размышления в камере смертника наедине с собой или непосредственный комментарий Мерсо к событиям его жизни. Не вдаваясь подробно в эту очень интересную и спорную проблему, мы, однако, считаем, что не только в прозе Н.Немчиновой, где весь интонационный строй фраз исключает мысль о синхронности рассказа и действия, но и в тексте Н.Галь рассказ подводит некий итог совершившемуся. Пожалуй, в прозе Н.Галь формулировка фразы, начинающей последнюю главу повести, позволяет приурочить время повествования именно к данной главе. «Уже третий раз я отказался принять тюремного священника» (Н.Галь, с.154), – любопытно, что критик Б.Фитч, посвятивший «времени повествования» в «Постороннем» специальное исследование, обращает внимание именно на эту фразу французского текста.
Таким образом, обе переводчицы поставили своего героя в одинаковые «временн'ые» условия. Однако у Галь и по прошествии длительного времени герой как бы вновь непосредственно переживает события, рассказывая о них со свойственной ему прямотой и бесхитростностью, в той разговорной манере, которая переносит «прошлое» в «настоящее», но при этом говорит Мерсо сдержанно и несловоохотливо, с трудом пробиваясь сквозь свою привычную немоту и как бы ни к кому не адресуясь.
У Немчиновой дистанция времени более ощутима в характере описания – так говорят о том, что ты успел не только пережить, но и осмыслить и облечь в литературную форму и что выносишь на суд людской, зная, что тебя услышат и поймут.
Именно потому, что он как бы апеллирует к сочувствию слушателя (или читателя), герой Немчиновой гораздо менее сдержан в проявлении (и в описании) своих мыслей и чувств: страх, радость, удивление часто выражаются им с подчеркнутым «накалом», как бы «в превосходной степени».
Когда устанавливают его личность на суде, он думает, что это разумный порядок:
parce qu'il serait trop grave de juger un homme pour un autre (p.79).
... ведь не шутка, если бы вдруг судили не того, кого надо (с.149), – просто замечает Мерсо у Галь.
ведь какая была бы страшная ошибка, если бы стали судить одного человека вместо другого (с.106), – ужасается Мерсо у Немчиновой.
Наблюдая на процессе за одним из журналистов, герой Галь замечает: «Но я видел только глаза... – однако их выражение я не мог уловить» (с.148); героя Немчиновой «поразили его глаза,» смотревшие «с каким-то неизъяснимым выражением» (с.105).
В воспоминаниях Мерсо те земные радости, которых он лишился, – для Галь «самые скудные и самые верные»; «простые, но незабываемые» – для Немчиновой.
А вот из сцены со следователем:
Галь:
Немчинова : одно темное место
Французский текст : dans ma
Галь: он... в последний раз
Немчинова : он...
Французский текст : et m'a
Галь: Он
Немчинова : Он
Французский текст : Il s'est assis avec indignation (p.69)
Галь: наши разговоры стали более
Немчинова : наши беседы стали более
Французский текст : sont devenus plus cordiaux (p.70))
Приведем и еще параллели.
Защитник говорит «доверительно и дружелюбно» (Галь, с.157) – «с... уверенностью, с... сердечностью» (Немчинова, с.120), – «plus de confiance et de cordialit'e» (p.91).
Председатель суда задает вопрос «даже как бы доброжелательно» (Галь, с.149) и «как мне показалось, с оттенком сердечности» (Немчинова, с.106), – «avec une nuance de cordialit'e» (p.79).
«У меня внутри всё закаменело,» – рассказывает о себе герой Галь (с.157). «Но мое сердце так и не раскрылось,» – говорит он у Немчиновой (с.120), – «mais je sentais mon coeur ferm'e» (p.91).