Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография.

        Н.Я. и Шура Кулаковский постоянно изобретали какие-то игры и головоломки. Например, они разрезали шахматную доску на части причудливой формы и предлагали желающим вновь составить из них доску. Прадедушка или прабабушка нынешних «пазлов» (слово «пазл» вроде бы уже вошло в быт, а уж как Н.Я. всегда противилась такому ленивому заимствованию слов из чужого языка!), эта головоломка была принята к производству и охотно раскупалась, авторы даже получили какие-то небольшие деньги.

        Но основная страсть была к головоломкам словесным. На лекциях, скажем, по политэкономии мама с Борисом усердно вели конспекты, а Нора и Шура сражались в криптограммы. Берется четверостишие, каждая буква зашифровывается каким-то числом, причем разные буквы – разными числами. Пробелы между словами и знаки препинания сохраняются. К примеру, строка «Чижик-пыжик, где ты был?» будет выглядеть так: /1, 2, 3, 2, 4/-/5, 6, 3, 2, 4/, /7, 8, 9/ /10, 6/ /11, 6, 12/? Иногда такие криптограммы печатаются в журналах наряду с кроссвордами, но всегда дается «ключ» – одно или несколько слов с расшифровкой. Н.Я. и Шура, естественно, были выше этого и разгадывали криптограммы без всяких ключей. В маминой трилогии про детский дом, которым заведует Семен Карабанов (герой «Педагогической поэмы») есть такой эпизод: один из воспитанников, начитанный и самоуверенный Андрей Репин, у которого с Семеном конфликт, приносит ему зашифрованное письмо. Семену во что бы то ни стало надо его разгадать. Прямо «Золотой жук» Эдгара По. Шпаргалку для этого эпизода писала маме Н.Я. Приведу небольшой отрывок из книги:

        «Шифровка начинается с одной отдельной цифры 25, и еще дважды она стоит отдельно, а один раз – в конце слова. [...] И тут меня осенило: конечно же, письмо начинается с „я“. Может быть, даже три фразы начинаются с „я“, а там, где 25 стоит на конце слова, – это, пожалуй, глагол, вроде „начинаются“. Да, но больше этого 25 нигде нет. Мало мне помогает мое открытие. „Я... я...“ Что „я“? Чего-нибудь он не желает, с чем-нибудь не соглашается – уж наверно, он не стал бы шифром поддакивать мне. Попробуем! Подставим всюду вместо 19 – „н“, вместо 13 – „е“, поглядим, что получится... Вот, к примеру, „5, н, е“ – что это за пятерка? Какое-нибудь „сне“, „дне“? А может, „мне“? Ясно, „мне“! А 19, 8 – это „ни“, или „ну“, или „но“! Ну теперь держись, Семен! Терпение!»

        Вставная новелла про третье поколение. Когда Эддиному сыну Мите было 8 лет, а моей дочке Анюте – 10, мы вместе снимали летом дачу. Митя был очень самоуверен и даже несколько высокомерен, и не без оснований. Он был очень начитан, играл в слова не хуже взрослых, далеко оставив позади Анюту, и даже сочинил гимн нашей дачи на манер каких-то стихов из «Хоббита» Толкиена. Анюта еще не набрала силу как читатель, и книг своей бабушки еще не читала – годы, когда она будет знать их наизусть, еще были впереди, – а Митя уже читал трилогию, и мы ее с ним обсуждали на равных. «Знаешь, – сказала я как-то, – ты напоминаешь мне одного мальчика из этой книги...» – «Андрея Репина?» – мгновенно откликнулся Митя...

        Лет пятнадцати я решилась и попросила Н.Я. что-нибудь мне зашифровать. Она зашифровала мне Хлебникова:

У колодца расколоться
Так хотела бы вода,
Чтоб в болотце позолотцей
Отразились павода.

        Только пожалела меня и неведомые «павода» заменила: «отразилась лебеда». Несколько дней я билась над этим и, в конце концов, разгадала. С тех пор Н.Я. мне время от времени подкидывала четверостишия, главным образом, из любимого ею Пастернака, которого она знала всего наизусть, а я тогда читала его мало и плохо, и поэтому для меня сейчас на многих пастернаковских строчках «особый отпечаток»: я помню, как они рождались у меня на глазах из рядов цифр – как по волшебству, из небытия.

        Однажды Н.Я. меня не пощадила и загадала мне стих с несуществующими словами:

Показал садовод нам такой огород,
Где на грядках, засеянных густо,
Огурбузы росли, помидыни росли,
Редисвекла, чеслук и репуста.