Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография.

        Я отнюдь не принадлежу к числу заклятых врагов детектива вообще и Агаты Кристи в частности. Почтенная леди очень умеет писать – язык у нее отличный, сюжет построен мастерски и не так бессмысленно кровав, как у несчетных ее коллег. У нас уже перевели и напечатали ее роман о «десятке негритят», наказанных каждый в меру своей бесчеловечности, – и, думаю, хорошо сделали. Тут жестокость не просто ради жестокости, логика – не только сыщицкая, следопытская, но еще и человеческая, и справедливость торжествует в смысле много более широком, чем это обычно в детективе.

        Перевели и напечатали еще два романа той же Кристи – послабее, побледнее, но, в общем, и это не беда. И вот предполагается переводить и печатать еще одну очередную историю про убийство из-за наследства – «Скорбный кипарис». Смысл истории узок, общественного звучания никакого, человеческих чувств и мыслей на грош – преобладает пустопорожний сантимент. Под конец все герои сколько-нибудь благородного происхождения оказываются благородными и невинными если не в помыслах, то в делах своих.

        Впрочем, книжица вроде бы и не вредная, ни какой-либо патологии, ни политической реакционности в ней нет. Быть может, читатель и на сей раз будет с любопытством следить за хитросплетениями сюжета и гадать, кто же виноват; быть может, даже обрадуется, когда логика премудрого мсье Пуаро и добродетель восторжествуют.

        Нет, кажется, теперь уже никому не надо объяснять, что было бы глупым ханжеством отвергать вообще всякий детектив. Но, кажется, уже стало ясно и то, что «по части детектива» начинается перегиб. Товарищи издатели и редакторы, видно, увлеклись соображениями занимательности, а заодно – что греха таить! – и заботой о тиражах. А читатель радуется увлекательному чтению и не всегда отличает его от чтива.

        Но, право, не худо бы как-то направлять и воспитывать читательский вкус, а не просто (из коммерческих ли соображений, по наивности или по лености мысли) потрафлять вкусу дурному, мещанскому, либо неразвитому и невоспитанному. И совсем это не безвредно, что печатаются без разбору роман за романом Агаты Кристи (у нее ведь их больше полусотни) и иже с нею. Совсем не безвредно, что тиражи изданий, которые этим занимаются, подскакивают до семизначных цифр, а издательствам не хватает бумаги не только на «скучную» классику, но и на вполне современные и по-настоящему увлекательные книги.[69]

19/XII-65. 

5. О переводе романа Дж.Лондона «Мартин Иден»

(собр.соч. т.7, М., 1961, изд. «Правда»)

        В этом переводе нет главного – верности подлиннику. Речь, мысли, чувства, даже движения героев, интонация автора, а тем самым и его отношение к людям, их характеры – всё на три четверти неверно: упущено, смазано, подчас искажено. Остается костяк, схема действия и ярлыки: этот внешне груб, но душевно тонок, та – с виду хрупкая, изящная, утонченная, а по сути сухая, поверхностная мещанка, мелкая душонка. Это вытекает из сюжета – тут уж с автором ничего не поделаешь, но текстом перевода никак не показано, а только декларировано.

        Как могло случиться такое? Чтобы это объяснить, поневоле приходится хотя бы коротко воскресить «историю вопроса».

        Общеизвестно: Джека Лондона в нашей стране хорошо знают и любят. Первые собрания его сочинений выходили по-русски еще при жизни автора, начиная с 1910 года! Давно и хорошо нам знаком, печатался много раз не только в собраниях сочинений, но и отдельно, по меньшей мере в пяти разных переводах, «Мартин Иден» – лучшая, самая зрелая книга Дж.Лондона. Книга во многом автобиографическая, судьба человека «из низов», пробивающегося к высотам культуры и творчества, судьба большого художника в мире, враждебном искусству.

        Судьба эта не могла не волновать – и читателя, даже самого неискушенного, подчас очень юного, хватали за сердце эти страницы, трудный путь героя, страстная воля к победе... и мало кто замечал, какими словами всё это передано по-русски.

        В начале 50-х гг. для 8-томного собрания сочинений из всех прежних переводов был выбран перевод С.Заяицкого (насколько знаю, первый послереволюционный – 20-е гг.). Но еще раньше стало ясно, что и он нуждается в серьезных исправлениях, а переводчика давно не было в живых. Редактировала роман для отдельного издания в конце 40-х и для 8-томника Е.Д.Калашникова. Я, в ту пору еще начинающая, хорошо помню, как отзывалась Евгения Давыдовна о том переводе: в сущности, всё надо бы переписать заново! Но это – задача непосильная, не может и не должен никакой редактор переделать каждую строку большого романа!