Нора (СИ)

Я пролежала в изоляторе почти всю зиму. За эти долгие недели я узнала и изучила многих пациентов - их имена, привычки, походку, характер... все-все. Стекло в окне моей "тюрьмы" было тоненькое, от этого в комнате было прохладно, но зато оно хорошо пропускало уличные звуки.

Вот идет господин Майл. Он хохочет так громко, что, мне кажется, его смех слышат даже в далекой Африке. Он и говорит громко, а только ни словечка не разберешь. Потому что говорит он невнятно, да к тому же давится собственным смехом. Он так заразительно смеется, что я тоже смеюсь вместе с ним. Мы знакомы уже месяц - через стекло. Господин Майл - здоровенный и высокий, как водонапорная башня. Он молод. Его волосы блестят и издалека похожи на меховую шапку. У господина Майла всегда есть в кармане горстка конфет.

Вот наша прачка - Хоум. Полная и румяная. Она развешивает белье на веревках, натянутых меж деревьев. Майл приобнимает ее сзади. Она визжит, будто не ожидала, и заходится веселым, естественным смехом. Видно, что ей приятны его ухаживания, и на вечерней прогулке она обязательно принесет ему чего-нибудь съестного из кухни. Но вот она уходит, и тогда Майл принимается с раскатистым хохотом хлопать по плечам унылых и вечно озабоченных чем-то стариков. Под тяжестью его ладони они пригибаются к земле, как чахлые цветы во время дождя. С больными помоложе он почтительно здоровается за руку, приседает перед дамами, вероятно, одаривая их комплиментами. Потому что все они улыбаются ему в ответ. Вот одна из пациенток подходит к нему, снимает с шеи шарф и повязывает его Майлу. Он в ответ украдкой сует ей что-то в руки. Такой обмен происходит постоянно, почти каждый день. Это кажется мне каким-то тайным обрядом, благодаря которому в руках господина Майла в конечном итоге чудесным образом появляются конфеты. Наверное, господин Майл - фокусник, сбежавший из передвижного цирка и скрывающийся здесь от своих жестоких хозяев.

Наконец господин Майл хлопает в ладоши, будто замерз. Это наш знак. Я открываю форточку, и он бросает мне две или три конфетки. Он не жадный. Просто, наверное, у него их немного и он оставляет кое-что на следующий раз. Однажды господин Майл бросил мне совершенно необыкновенную конфету. Она была раза в три больше обычной, в сверкающем золотистом фантике. Я отвернула край фантика и замерла: это был шоколад с кусочками орехов. Самое невообразимое лакомство! Господин Майл стоял за стеклом и довольно улыбался. Я отправила ему воздушный поцелуй.

А вот господин Сик. Он худ и бледен. На его гладко выбритом лице нет ни единой яркой краски, словно его кожа присыпана серой дорожной пылью. Он немного переломлен посередине, и кажется, одно неосторожное движение - и он сломается на две части. Его поясница обмотана шарфом в несколько сотен раз. Наверное, этот шарф и скрепляет его, как изолента сломанную деталь. Господин Сик всегда берет на прогулку свою трость. Он тщательно постукивает ею перед собой, и только потом ступает на обледенелую дорожку, будто прогуливается по замершему озеру и боится провалиться под лед. Если какой-нибудь нерасторопный пациент оказывается на проверенном тростью пути, господин Сик подгоняет его: "Ну же, увалень, побыстрей! Не видишь, я жду?" Все стараются держаться от него подальше, потому как господин Сик нетерпелив и порой пускает свою трость в дело, огребая по спине не очень воспитанных больных. Например, он делает это всякий раз, если рядом с ним кто-то неосторожно чихает. "Не в мою сторону, болван! Не в мою сторону!" - доносится до меня дребезжащий голос господина Сика. Я вижу его каждый день, но всегда ровно десять минут. Затем он начинает кашлять: сначала негромко, словно настраиваясь, как музыкальный инструмент, а потом уже во весь голос, с подвыванием и ругательствами. Трясущимися руками он достает из кармана пальто какие-то пилюли, и дождавшись, пока на него обратит внимание кто-нибудь из санитаров, глотает их, обвинительно глядя по сторонам. А потом господин Сик исчезает под козырьком больницы.