Нора Вебстер

Нора подумала, что надо вмешаться и сказать либо Доналу, что и Конор хочет камеру новой марки, либо Конору, что Доналу нужна другая, так как он все глубже знакомится с фотоделом, но нынешняя отлично подойдет для начинающего.

– За почем? – спросил Конор.

– Т-тебе за д-два фунта.

– Мам?

– Я думаю, что на самом деле он хочет продать за фунт десять, но если в первый год что-нибудь сломается, то деньги вернет.

– Н-ничего не сломается, – сказал Донал.

– А если куплю, покажешь, как печатать фотографии? – спросил Конор.

– Я п-покажу, как их делать, в темной к-комнате у тети М-маргарет. Я т-там уйме вещей н-научился.

– Когда покажешь?

– Когда п-приеду на Рождество.

Нора знала, что теперь Конор будет дни напролет переваривать эту беседу.

* * *

Наступили рождественские каникулы, и Фиона уехала в Дублин погостить у Айны в ее съемной квартире на Рэглан-стрит. Донал каждый день водил Конора к Маргарет. Поэтому Нора, готовя дом к Рождеству, большую часть времени оставалась одна. Можно было спокойно слушать пластинки и никому не мешать. Трио “Эрцгерцог” она по-прежнему хранила как нечто особенное и ставила не каждый день, но, когда ее донимали на службе, она вспоминала эту музыку и обещала себе включить ее сразу, едва переступит порог. Она слушала ее вдумчиво и, в отличие от других пластинок, никогда не заводила в качестве фона, пока бывала занята в кухне.

Она не говорила никому – потому что это было слишком странно – о значении, которое приобрела для нее эта музыка. По сути, это была воображаемая жизнь, протекающая в каком-то ином месте. Каждый день Нора погружалась в фантазии: в детстве осваивала виолончель, разглядывала свой портрет, на котором она, как та молодая женщина на конверте, искрила энергией и талантом, была хозяйкой своего мира, а стоящие рядом мужчины зависели от нее, подстраиваясь под ее более глубокую, более мрачную игру. Она чуть не морщилась от мысли о трудовых утрах у Гибни с тамошними цифрами, квитанциями и счетами, от мысли о том, как изо дня в день она идет через весь город, как потом возвращается, и до чего убоги ее чаяния, и как они далеки от студий звукозаписи, концертных площадок, известности, одухотворенной властности игры этой молодой женщины. И спрашивала себя, у нее ли одной нет ничего, кроме скуки жизни реальной и блеска жизни воображаемой.

* * *

Было решено, что до начала января она не будет брать уроки пения. Таким образом, в преддверии Рождества у Норы не возникло новых забот, а само Рождество прошло легче, чем протекали все остальные праздники с тех пор, как умер Морис. Ее отношения с Джимом и Маргарет были сердечными и непринужденными, визиты Уны и Шеймаса ее даже радовали, и она почти с удовольствием предвкушала, как в День святого Стефана поедет к Уне и повидается там с Кэтрин, Марком и их семейством. Ей пришло в голову, что именно это приводило в особенный ужас Мориса, когда он умирал, – наступит время, когда его не будет недоставать, когда без него обойдутся. Когда его выведут за скобки. Но она заставила себя поверить, что он желал им счастья или его подобия, и жить иначе у них не получится. Однако она не знала, стоит ли упоминать его имя за рождественским обедом, и в итоге решила, что незачем – это расстроит всех или покажется наигранным.

* * *

Воскресным вечером в конце января, когда Айна вернулась в университет, а Донал – без явного неудовольствия – в школу, Нора гладила в спальне белье и Конор вдруг крикнул снизу, чтобы она спустилась и посмотрела новости.

– Что там такое? – спросила она.

– Иди и посмотри!

Она сошла вниз, и Конор сообщил:

– Они перестреляли кучу католиков.

– Кто?

– Британцы.

Вскоре пришла Фиона, они уселись перед экраном и стали смотреть репортаж из Дерри.

– Надеюсь, Айна жива и здорова, – сказала Фиона.

– Ты о чем? – спросила Нора. – Она ведь не собиралась в Дерри?

– Нет, но расстроится.

В Дерри состоялась мирная демонстрация. Британская полиция открыла огонь по толпе и убила больше десятка человек. Когда выпуск теленовостей закончился, включили радио; услышали запись криков и выстрелов, которые сменились интервью с очевидцами и политиками. Конор ловил каждое слово, да и Фиона внимательно слушала.

Утром по пути на работу Нора удивилась, что только один человек остановил ее и выразил негодование событиями в Дерри. Томас Гибни проявил в тот день особенную строгость – самолично отмечал опоздавших. Элизабет, явившись на службу, едва обмолвилась о случившемся, и только когда она ушла пить с матерью кофе, Нора сочла возможным перейти в большой зал, где несколько человек склонились над расстеленной газетой.

– Ну вот и все, – сказал Мик Синнотт. – Дальше тянуть нечего, нам осталось попросту пересечь границу и вернуть свое.

– Поаккуратнее там, – заметила одна девушка. – А то и тебя пристрелят.

– Мы вооружимся до зубов, и нас черта с два найдешь.

– Ты и дохлого кролика не подстрелишь, – сказала другая.

* * *

По пути к дому Нора заметила на Слейни-стрит двух знакомых женщин. Увидев ее, они остановились.