Норд, норд и немного вест

– Да вот прямо сейчас зайдём и выпишем. Мама знает твоя?

– Ой, слушай, нет, а мы успеем заехать к ней рассказать до садика?

– Да не может быть! – отреагировала Вилена Тимофеевна. – Без родительского разрешения, – ну кто бы мог подумать! А у меня уже и платье в загс готово, между прочим, и на стол почти всё есть: я, в отличие от вас, наперёд смотрю на пару шагов. Ну поздравляю, поздравляю, ладно уж. Полетишь с ним сразу, Маша? Надо же, а ты ещё и смелая, оказывается! Ну в отпуск-то ко мне, правильно? Так просто спрашиваю, чтоб другие мысли не возникали. А куда вы? А посидеть? Ну с Егоркой потом заезжайте хоть! Да успеете вы собраться, что вам там собирать на Север? Валенки с шубой положить? Жду! Хоть завтра, ладно уж!

Потом Вилена Тимофеевна смотрела на них в окно, долго потом от него не отходила: они давно уже ушли, а она так и стояла. И плакала.

А потом закружилось: сборы, посиделки «для своих», на которых настоял Петрович, опять сборы, радостный Егорка, хмурый Петрович, регистрация в загсе, на которой Мишина мама была свидетельницей, а Петрович – свидетелем, и Машино «согласна», которое она сказала после того, как Миша шепнул ей: «Скажи: согласна», торжественный стол (опять же для своих), опять сборы, снова сборы, аэропорт Ленинграда, самолёт, аэропорт Мурманска, Мишин сослуживец на помятых «Жигулях» и крохотный посёлок, который выплыл из-за поворота дороги между сопок и там вон, за тем поворотом уже заканчивался, чего Маша ещё не знала, но ей об этом уже рассказали, их новая квартира (пока однокомнатная, но это ненадолго, – пообещал Миша, – скоро получим двушку! Будто это и в самом деле имело какое-то значение), распаковка вещей на скорую руку… И вот настал вечер – Егорку уже уложили спать, и Маша стоит на кухне и смотрит в окно. И тут, в этот момент, вдруг понимает, что та, прошлая её жизнь прекратилась, а началась новая и суета закончилась, как звук в магнитофоне, когда поджевало плёнку на бобине и всё ускорилось, а потом исправилось и резко стало нормальным. И Маша, наконец, почувствовала, как что-то отпускает её.

За окном были только белые сопки до самого горизонта, и от того, что по небу тянулось полно белых облаков, было непонятно, где кончаются сопки и начинается небо. Было красиво и торжественно. У отвыкшей в Ленинграде от безлюдья Маши захватывало дух от пустоты и простора всюду, – сначала вперёд до куда хватало глаз, а потом вверх и обратно до сюда – и только снег, облака и солнце. И крики чаек, видно которых не было, но слышно было хорошо. Надо же – десять часов ночи уже, а солнце всё ещё светит. И хоть и Слава, и Миша рассказывали ей и про полярный день, и про полярную ночь, но видеть это впервые было удивительно и казалось чудом. А как, интересно, они тут спят в полярный день?

– А как вы тут спите в полярный день? – спросила она у Миши, который подошёл сзади и обнял её.

– Обычно лёжа и с закрытыми глазами, а так – как придётся.

– Ну брось, я серьёзно!

– Так и я не шучу. Завешиваем окна одеялами, особенно те, кто привыкнуть не может, а так – не больно и наука спать, когда спать хочется. Вот в полярную ночь, без солнца, сложнее, но ничего – и к этому привыкают. Днём не уснуть, а ночью не проснуться – вот такая вот диалектика в живой природе.

– Как это, не понимаю, никогда не бывает солнца?

– Никак, конечно. Солнце бывает всегда, просто отсюда его не видно: холодно ему, вот оно и прячется.

– Ну тебя!

– Ага, страшно стало?

Маша на миг задумалась:

– Нет, Миша, ни капельки. Ты же с нами.

И тогда первый раз они поцеловались не так, как в загсе, а по-настоящему. И долго ещё стояли у окна и целовались, и за окном кричали чайки, и Миша ей рассказывал, а Маша слушала его голос, положив голову ему на грудь, и слышала, как стучит его сердце, будто куда-то торопясь, и шептала ему: «Не торопись, теперь некуда торопиться».

Часть III

«Здравствуй, мама! Не помню, когда писал тебе последнее письмо и, возможно, писал его давно (по твоим меркам), так что спешу исправиться и сообщить мои новости. Прошу, не обижайся, если тебе кажется, что я к тебе несколько невнимателен: это не так и только хлопоты по быту и устройству на службу могли задержать это моё письмо, но никак не равнодушное отношение! Договорились? Вот и замечательно!