Норманны в Византии

И, польщенная всем присшедшим, добавила:

– Нет, не Хорине, мы лучше Ирине поручим это дело…

Глава 9 Ирина

Дружба скромной Ирины с сумасбродной Евдокией, так же как и расположение последней к евнуху Хорине могли бы удивлять Византию, если бы привыкшая к самым разнообразным интригам и невероятным приключениям Царица мира вообще могла чему-нибудь удивляться. Близость двух столь непохожих друг на друга женщин обуславливалась своеобразной прелестью каждой из них в своем роде. Евдокия блистала откровенной веселостью и детскими причудами, а Ирина – правдивым, искренним сердцем, что в то время в Византии встречалось так же редко, как живой цветок среди каменных плит набережной. Мужчины относились с уважением к этой привлекательной женщине, в которой не было ни кокетства, ни напускной добродетели и которая никого не обижала, так как никому не давала предпочтения. Женщины любили Ирину за то, что, будучи самым лучшим украшением празднеств, она не внушала им ревности. Ирина была гречанка из Милета, сестра Троила и Агафия, сирота, разоренная так же, как и они, своим бесчестным опекуном, и мечтала поступить в Каниклионский монастырь; но в это время один уже не молодой, богатый и пользующийся дурной славой банкир сделал ей предложение. Уступая мольбам своих братьев, соблазнившихся легким кредитом у Ники-фора и роскошью его жизни, она дала свое согласие на брак, смотря на него, как на обет самоотречения.

Серьезность и чистота стремлений и желание посвятить себя Богу придавали ее постоянной тоске возвышенный характер. Жгучая брюнетка с голубоватыми, прозрачными веками, она всей своей изящной фигурой напоминала те статуи, какие создавали великие артисты, изображая вечную, божественную красоту, олицетворенную в нежных, правильных формах.

Сделавшись жертвою старческой похоти, она относилась к этому как к испытанию, посланному судьбою, и безропотно переносила его. Только высеченная из камня печатка, изображавшая смятую, разорванную лилию, заказанная ею в одну из тяжелых минут ее печальной жизни, намекала на обстоятельства этой жизни; но Ирина всем говорила, что печатка эта осталась ей от матери.

По прошествии четырех лет замужества она, однако же, совершенно примирилась со своей тяжелой долей, и это сделало ее еще привлекательнее и еще милее. Она спокойно улыбалась своему старому супругу, и когда он, по свойственной ему грубости, упрекал ее в излишних тратах, главными виновниками которых были ее братья Троил и Агафий, то она покорно отвечала:

– Надо же, чтоб каждая женщина кого-нибудь да баловала – или дитя, или возлюбленного… А у меня только и есть, что братья…

Старый ворчун замолкал при этом, боясь, чтобы она не завела себе любовника, так как не мог уже дать ей сына.

Между прочим, он очень уважал в ней способности, которые так украшали его дом: умение устраивать празднества, наблюдать за прислугой, угождать влиятельным лицам и отпускать от себя своих знакомых вполне довольными и угощением, и разговорами.

Когда Евдокия, в сопровождении своих поклонников, вошла в комнату, где Ирина проводила все свободное от визитов время, занимаясь рисованием, она в эту минуту запечатывала письмо, поспешно написав несколько строк. Легкий испуг Ирины от неожиданности ввел в заблуждение Евдокию и ее обажателей.

– А, я тебя поймала! – вскричала Евдокия. – Вот скромница! Ты пишешь своему возлюбленному! Как его зовут?..

Ирина с меланхолической улыбкой подала письмо, и Агафий прочел: «Августе Софии, игуменье Каниклионского монастыря». Все вскрикнули от удивления, и Троил спросил:

– Что же это значит? Ты просишь приготовить тебе там келью?

– Я писала Августе и просила, чтобы она передала это письмо Царевне Агате.

– Разве Агата в монастыре?

– И Агата, и ее сестры – Анна, Зоя и Феодора! Это – самая свежая новость. Откуда вы явились, милые друзья, что ничего не знаете?

И она рассказала происшествие, о котором тогда все говорили.

Утром, еще перед смотром, самодержец призвал к себе вдовствующую базилиссу и своих молоденьких сестер и поведал им в тот же день покинуть дворцовый гинекей, отправиться в монастырь и постричься.

Повеление брата, как громом, поразило царевен, которые готовились к совсем иной жизни. Они получили прекрасное воспитание; сам покойный базилевс, страстно любивший своих дочерей, заботился о нем.

Царевны, рассказывала Ирина, помешались от горя. Они на коленях умоляли Романа о помиловании и не хотели добровольно оставить дворец, так что были насильно увезены из него. Теперь они уже пострижены и будут жить среди ангелов.

Евдокия и оба молодых человека почувствовали, как мороз пробирался у них по спине от предчувствия зла, которое возможно при неограниченной власти; по случаю несчастной судьбы царевен, они беспокоились и о самих себе.

Наконец Евдокия сказала:

– Хорина мне рассказывал, что молодая базилисса хотела отомстить своим золовкам, но я не думала, что ее гнев будет так страшен и так беспощаден!

– В чем же могла упрекнуть Теофано этих прекрасных девиц? – спросила Ирина.

Евдокия, тревожно оглянувшись на дверь, продолжала: