Норманны в Византии

Таким образом Дромунд вместе с послом доплыл до города Киева. Миновав предместье хазар, он достиг холма, на котором возвышался деревянный дворец. В этом дворце ему удалось даже увидать княгиню Ольгу, в то время когда ей преподносили императорскую буллу. Но несмотря, однако же, на новую обстановку и на интересные зрелища, он почувствовал себя довольным лишь тогда, когда ладья опять стала скользить по волнам Днепра и перескакивать через пену порогов, самые названия которых указывали на страх, внушаемый ими путешественникам: «Не спи!», «Гремящий», «Ненасытный»…

До самого Босфора быстро плыла ладья по глубоким водам Понта Эвксинского. Яркое солнце весело играло в его легкой зыби, а белоснежные облака, плавая на голубом фоне неба, красиво отражались в воде. По мере приближения к Босфору посланник стал резче и самоувереннее относиться к команде, так что Харальд заметил вполголоса:

– А видно, что мы ближе к Византии, чем к Киеву…

На утро, среди легкого тумана, поднимающегося с Пропонтиды, показалась, как бы всплывая из воды, царица мира – Византия.

Целый лес мачт, разных размеров и форм, загромождал порт Буколеона. Через сеть снастей Дромунд различил окруженный зеленью садов двуглавый купол большого дворца. Громадный траурный флаг развевался на нем, то открывая, то закрывая золоченую крышу и как бы выражая этим, точно жестами отчаяния, глубокую печаль всего города, оплакивающего смерть базилевса.

По вымощенной тенистой аллее роскошного сада Дромунд со своим товарищем-варягом спешили добраться до дворца, так как они пристали к Буколеону в такое время, что могли еще застать и посмотреть начальную церемонию погребения Константина Багрянородного.

– Мы увидим процессию, – сказал Харальд, – с террасы Кабаллария.

Это был императорский манеж, в котором, под присмотром избранных варягов, содержались любимые лошади базилевса и тех послов, которые приезжали к императору со всех концов света.

Как и всюду кругом, толпа народа была здесь громадна, но перед Дромундом и сопровождавшим его воином она расступилась, давая им свободный проход. Они подошли вовремя, чтобы увидеть погребальную процессию, выходящую из ворот дворца.

Целых два дня перед тем придворные врачи, евнухи, хитонаты и кубикулярии были заняты тем, что обмывали, наполняли благовонными травами и раскрашивали тело покойного. Наконец, приведя его в надлежащий вид, они с воплями и стенаниями вышли из дворца, а за ними следовало тело базилевса, положенное на траурный катафалк, блестящий, как яркое солнце.

Привыкший к простому погребальному обряду, совершаемому над умершими конунгами, при котором тела их, украшенные лишь рубцами от полученных в бою ран, сгорая на костре, разложенном посредине палубы, исчезали в облаках дыма, Дромунд с удивлением смотрел на эту церемонию.

Лицо покойного было раскрашено самыми живыми красками, борода расчесана волосок к волоску. Золотая с эмалью диадема украшала величественное чело его. Блестящая золотая порфира покрывала бренные останки. А ноги, в высоких пурпуровых сапогах, покоились на подушке, изукрашенной жемчугом.

Харальд и Дромунд присоединились к кортежу, сопровождавшему через внутренние дворы дворца тело базилевса в парадный триклиний. В конце последнего для тела базилевса был приготовлен помост.

Два стража, не смея переступить порога триклиния, неподвижно стояли, вперив глаза в виднеющиеся подошвы пурпуровых сапог, да наблюдали за удивительным блеском диадемы, которая, будучи освещена огнем висячей лампады, как ореол разливала свои радужные лучи. И среди всего этого великолепия пурпура, самоцветных камней и золота покоилось лишенное внутренностей, набитое травами, почти высохшее уже тело самодержца.

Когда все участвующие были на назначенных распорядителями местах, оглушительный звук труб возвестил о прибытии императора, спешившего отдать последний долг покойному отцу, после которого занял он престол свой.

Базилевс Роман Второй ко дню смерти отца достиг уже двадцати одного года.

Шестилетним мальчиком в праздник Пасхи, по желанию Багрянородного, был он коронован и принужден принимать участие в делах управления государством.

Склонный больше к охоте и игре в мяч, он мало интересовался изучением руководства к политической науке, нарочно составленного для него покойным базилевсом.

Когда Роман вошел в триклиний, то громадная толпа народа и придворных так заслонила его и его жену, что Дромунд, несмотря на свой высокий рост, увидал только рядом два профиля в коронах, как бы изображенные на медали. Одно лицо – интеллигентное и хотя очень еще юное и безбородое, но уже поблекшее от излишеств, и другое – лицо молодой женщины поразительной красоты, тонкие и правильные черты которого дышали такой гармонией, что возбуждали всеобщий восторг.

– Слава! Слава! Роману слава! Теофано слава! – кричала жаждавшая богатых милостей от нового базилевса толпа, как будто бы все присутствовали не на похоронах, а находились на зрелище в цирке.