Нортэнгерское аббатство

– Ты должна мне написать, Кэтрин! – вскричала она. – Ты должна сообщить о себе как можно скорее. Мне не знать ни единого часа покоя, прежде чем я удостоверюсь, что ты благополучно добралась домой. Невзирая на весь риск, на все опасности, я вынуждена молить тебя об одном письме. Дай мне знать, что ты благополучно прибыла в Фуллертон, что родные твои здоровы, а затем я более не стану ждать писем, пока не смогу просить тебя о переписке, как подобает. Пиши мне к лорду Лонгтауну – и я вынуждена молить тебя адресовать твое посланье к Элис.

– Нет, Элинор, если тебе не дозволено получать от меня письма, мне, конечно, лучше не писать. Разумеется, я благополучно доберусь домой – в сем нет сомнений.

Элинор промолвила только:

– Меня не удивляют твои чувства. Я не стану досаждать тебе. Вдали от тебя я доверюсь доброте твоего сердца.

Но сей реплики, сопровождаемой печальным взглядом, хватило, дабы мгновенно растопить гордость Кэтрин, и последняя тотчас отвечала:

– Ах, Элинор, ну конечно, я тебе напишу.

И еще один вопрос юная г-жа Тилни желала уладить, хотя заговорить отчасти смущалась. Ей пришло в голову, что после столь долгого отсутствия дома Кэтрин, вероятно, не располагает средствами, потребными на путешествие; и когда Элинор предположила сие, кротчайшим манером предлагая вспомоществованье, выяснилось, что именно так дело и обстоит. До сей минуты Кэтрин об этом и не задумывалась, но, исследовав содержимое кошелька, обнаружила, что, если б не доброта подруги, была бы вышвырнута из дома без денег, необходимых для возвращенья домой; и поскольку затрудненье, в коем Кэтрин тем самым очутилась бы, захватило мысли обеих, до расставанья девы едва ли обменялись хоть словом. Времени, впрочем, не оставалось вовсе. Вскоре объявили, что экипаж готов, Кэтрин тотчас поднялась, и долгое нежное объятье заменило слова при прощании; когда же подруги ступили в вестибюль, Кэтрин, не в силах покинуть дом, не помянув того, чье имя до сей поры ни единожды не промолвили обе, на миг замялась и дрожащими губами еле пробормотала, что «просит передать добрый привет ее отсутствующему другу». Но сие приближенье к его имени положило конец всем попыткам сдержать чувства; и, по возможности закрывая лицо платком, она ринулась к дверям, нырнула в экипаж и через мгновенье уже катила прочь.

Глава XXIX

Кэтрин так измучилась, что была не в силах бояться. Само путешествие ужасов не таило; и она пустилась в дорогу, не страшась продолжительности ее и не сознавая одинокости. Откинувшись на спинку в уголке экипажа, извергая потоки слез, она удалилась от стен аббатства на несколько миль, прежде чем подняла голову; и наивысочайший склон парка почти скрылся с глаз, не успела Кэтрин найти в себе силы обратить к нему взор. К несчастью, той же дорогою, коей дева ехала ныне, всего лишь десять дней назад она так весело катила в Вудстон и обратно; и на протяженьи четырнадцати миль малейшая горечь жестоко обострялась созерцаньем всего, что она впервые узрела в столь ином настроении. Всякая миля, что приближала ее к Вудстону, усугубляла страданья; и когда она миновала поворот, отделенный от Вудстона пятью милями, и подумала о Генри, кто так близко и так погружен в неведенье, горе ее и ажитация стали непереносимы.

День, проведенный в Вудстоне, был одним из счастливейших в ее жизни. В Вудстоне генерал прибегал тогда к таким выраженьям касательно нее и Генри, разглагольствовал таким манером и так смотрел, что Кэтрин совершенно уверилась: он поистине желает их брака. Да, всего лишь десять дней назад он ободрял ее подчеркнутым расположеньем – даже смущал ее чрезмерно многозначительными намеками! А теперь – что сделала она или чего не сделала, чем заслужила такую перемену?

Единственная нанесенная ему обида, в коей Кэтрин могла себя винить, обладала такой природою, что едва ли могла стать ему известна. Лишь Генри и ее собственная душа были свидетелями возмутительных подозрений, каковые Кэтрин столь праздно питала; и она не сомневалась, что и тот, и другая тайну сохранят. По крайней мере, Генри не мог предать ее умышленно. Если посредством некоего странного невезенья отец его разузнал, о чем посмела думать Кэтрин и что искать, проведал о ее огульных фантазиях и оскорбительных исследованьях, никакой его афронт не понудил бы ее удивляться. Если он знает, что она полагала его душегубом, неудивительно, что он хладнокровно отказал ей от дома. Впрочем, полагала юная дева, не в его власти сие оправданье его поведенья, столь для нее мучительное.