Норвежская новелла XIX–XX веков

Очутиться на один бы день по ту сторону гор! Хотя она уже вовсе не молода, и сказать-то стыдно, но сегодня ей так легко идти на лыжах, как никогда раньше. Палки в руках, словно черенки грабель, а кожа на ладонях стала грубой, как на сапогах. Ноги слегка покалывало. Мышцы на ногах устали, хотя и иначе, чем когда она носила по обледенелой дороге воду из родника. Но спина еще выдерживала, и легкие дышали вольно. Уже много лет ей не дышалось так легко. Отсюда видны были необозримые просторы нагорий, простиравшихся на много миль. А там был Нутэн, и когда она пришла туда… Там, внизу, стояла школа… Она была совсем маленькая, чуть побольше других домов в этом поселке. Много лет тому назад она была уборщицей в этой школе. Каждый день она приходила сюда за семь километров. Как-то раз, когда она пришла, мальчишки заперли ее дочку Марию в сарае. Это они так играли — Мария стояла в сарае и плакала, а мальчишки визжали и хохотали перед дверью. Они обзывали ее так, что вслух и не скажешь. Тогда она так остервенела, что ударила ближайшего мальчишку, схватила его за плечи и пнула, а он перекувырнулся, сапогами стукнул другого мальчишку по губам, хлынула кровь, двое мальчишек сбежали, третий тоже побежал, но поскользнулся и упал. И тут она набросилась на него. Ох, и отлупила же она и его и других мальчишек — и тех, которых поймала, и тех, которые ей навстречу попались. Потом она выпустила Марию. По правде-то, и той надо было бы всыпать как следует. Но она не стала этого делать.

До того как все это случилось, ей жилось хорошо и в Нюгренде и в школьном поселке Скулегренда. Бывало, что она улучала минутку ускользнуть из дому и поболтать с бабами. Они вязали чулки или что другое и пили кофе со своими вафлями. А муж не должен был знать об этом.

Не любил он, чтобы она ходила на эти посиделки, да еще с угощением, когда он работает на стройке. А один раз они играли в карты! У одной из молодых баб была при себе колода карт, и они не успели даже сообразить как… Но играли не на деньги. Да денег-то у них и не было. А уж об игре в карты Эдвард ни за что на свете не должен был узнать.

После того как она вздула мальчишек за то, что они заперли Марию в сарае и обзывали ее гадкими словами, посиделкам с угощением пришел конец. Мальчишки разболтали об этом дома. И ее больше не звали.

Стряслось и другое — в конце того года ее уволили из уборщиц. А Эдвард, пронюхав, что она бегала в поселок по вечерам, пришел домой пьяный, ударил кулаком по столу и заорал:

— Может, ты с собой и губную гармошку брала?

— Гармошку?

— Да, гармошку! Ты что, думаешь, я не знаю, что у тебя есть гармошка?

Она идет и идет… Никто не попадается ей навстречу, лыжи скользят сами собой, какие-то птицы щебечут наверху на заиндевелой ветке. Скоро она уже спустится к лавке. Там люди, но она теперь так далеко от дома, что ей все равно, даже если ее и увидят. Разумеется, люди оборачиваются и ухмыляются ей вслед, старухе, которая идет на лыжах в своей темной длинной юбке. А вон там, внизу, лесопилка…

Там работал Торвальд, ее старший сын. Каждую субботу, когда она приходила сюда за покупками, он прятался в горной расселине за кустами, а потом выходил оттуда и клянчил у нее денег. Он нанимался только на разовую работу, пропивал все, что зарабатывал, его выгоняли, он нищенствовал, а потом его снова брали на лесопилку.

— У тебя есть на бутылку пива? — спрашивал он.

— Нету у меня, Торвальд! Ты же знаешь, что деньги, которые отец зарабатывает, нам самим нужны, а ты уже, слава богу, взрослый, и…

— Взрослый! Ты что ж, думаешь, что я просто подонок? Есть у тебя на бутылку пива? Слышишь, что говорю?

Случалось, что она уходила от него. Но он шел за ней обросший, с налитыми кровью глазами. Он ждал на улице у лавки, пока она была там. Люди смотрели на них. А когда она выходила, он бросался прямо к ней и говорил: «Есть у тебя на бутылку пива?..»

И получал деньги. «Только не все, Торвальд!» — упрашивала она, но он рылся в ее кошельке и забирал все, что там было. Она шла домой. Слышала, как вслед ей он говорил своим дружкам, стоявшим наготове, чтобы поделить добычу: «У старухи, конечно, были деньги на пиво».

Она частенько думала: и в кого же это Торвальд уродился? Эдвард всегда говорил, что в нее. Она никогда не решалась додумать до конца, и только сегодня додумала: «А все же не на Эдварда ли Торвальд был похож больше всего?» Во всяком случае, в такие вот минуты, в самые свои плохие дни, тогда, когда… И все-таки она любила его.

Его нашли замерзшим в одно февральское утро.

Он заснул на улице. А кто-то сказал, что будь у него пиво, так он уцелел бы и в эту ночь.