Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

В тот чудесный и солнечный первоапрельский день в метро за неприличное фырканье, хрюканье, всхлипы и ржанье нам беспрестанно делали замечания разные старушки, видимо, принимая звуки на свой счет. По прибытии я позвонила Майе, и она спустилась ко мне с десятого этажа на пятый. Майке все пришлось пересказать заново, и во время повторных живописаний от хохота у меня потекла из носу кровь, которую потом долго не удавалось остановить. Даже школьная подружка, во все стороны разметав смоляные длиннющие локоны, хихикала, как безумная, хотя непосредственной свидетельницей шутки не была, что тогда говорить о нас. Тогда же на нее, покатившись со смеху, случайно упал Марат, и одним клубком они покатились дальше под наш чешский зеленый диван, чем вызвали новые взрывы хохота, но уже по-иному поводу. Вот так я познакомила своего друга и сокурсника Марата Ковалевского со своей лучшей школьной подругой Майей Титовой, после чего на меня еще долго «имела зуб» уважаемая Изабелла Сократовна – Майина мама.

Через день нас вчетвером вызвали на ковер к декану факультета, а еще через два дня с Вадимом и Маратом сам Иван Иванович лично провел отдельные разъяснительные беседы индивидуального характера. Вадиму и Марату действительно здорово досталось; почему-то в незабудково-линялых глазах начальника Второго отдела они оказались виноватыми больше, чем мы с Русланом. Удивительно нелогичный поворот событий, потому что Николаше – нашему добрейшему, мягкому по натуре и интеллигентному декану, профессору в термехе и сопромате, доктору наук, автору наших учебников и нашему же лектору, я честно призналась, что изначальная идея розыгрыша принадлежала мне и это я инициировала ребят на дальнейшие первоапрельские шутки. Все-таки я была девочкой, мне не грозила армия, и такой ответ был справедлив и по сути, и по существу. Николай Николаевич сразу же принялся меня утешать, обещая свою наставническую поддержку и всемерную помощь в борьбе с грядущими неприятностями.

Всех нас потом еще несколько раз вызывали с разборками на комитеты комсомола, и в итоге вся эпопея окончилась расширенным партийным заседанием. Начав строгим голосом зачитывать наше «дело» (причем, как сейчас помню: ни разу он не взглянул на нас самих, преступников, перед суровым возмездием в лице прокурора виновато сидящих на первом ряду, – ему бы только поднять от бумажки грозные очи) в черном похоронном костюме при черно-белой полосатости галстука, важный донельзя зампарторга института вдруг не сдержался и неприлично зафыркал, утирая глаза белым в крупную бежевую клетку платком из левого нагрудного кармана. Остальные присутствующие с облегчением заржали-захихикали, волевыми усилиями стараясь регулировать громкость звуков. Естественно, их облегчение касалось не предварительных волнений по поводу несчастной участи четырех студентов, а капитальных трудностей со сдерживанием смеха при зачтении подробных описаний нашей первоапрельской проделки на сухом официально-канцелярском языке, представляющем саму забаву гораздо забавнее, чем было первоначально задумано, а позднее исполнено.

Да я бы сама умирала со смеху, если бы сидела сейчас в зале, а не на скамье осуждаемых в ожидании решения своей дальнейшей участи. В конце концов, чтобы не доводить народ до истерики, зампарторга смял слишком для него остроумную обвинительную речь, собственноручно написанную нашим добрым и человечным деканом факультета. Часть народа, те, которые сами противогазы не примеряли, взроптала, страстно желая выслушать подробности дела до конца, чтобы во всем разобраться по справедливости. Однако прочие, особо оскорбленные нами партийцы в лице габаритнейшей Ираиды Степановны с кафедры испытания сооружений, высказались резко против, возжелав чтение доклада прекратить, но зато влепить нам по строгачу с занесением, вместо первоначально предложенного ею полного и окончательного исключения из учебного заведения. Разгорелись жаркие прения. В конце концов от нас все отстали с устным выговором без занесения. Все-таки мы были отличниками и гордостью вуза. Даже те злополучные первоапрельские лекции вовсе не прогуляли: все четверо имели полное законное право на свободное посещение. И тут даже толстой Ираиде, многократно испытанной на своей кафедре в качестве одного из основных сооружений, пришлось отступиться. А Иван Иванович на собрании и вовсе не показался по какой-то очень важной причине, поэтому доподлинного мнения последнего и главного участника нашей шутки так никто и не узнал. Как пить дать, его вызвали в самые «верха» с подробным отчетом о нашей хулиганской выходке. Возможно, Вадим и Марат больше остальных догадывались, что же там такое в голове у нашего скромника – мед или опилки, апрельская шутка то была или наглая хулиганская выходка, но парни молчали, как партизаны.