Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

В ответ он первый раз в моем присутствии выругался, но в конце концов был готов тащиться в горы два часа в одну сторону на местное почтовое отделение и телеграф: наверное, самый высокогорный в мире. Вадиму причем надо было уложиться всего в час до закрытия, чтобы с гор дать телеграмму родителям друга, но поговорить с администратором он отказался наотрез. Кому-либо другому звонить, идти или вступать в контакт он также мрачно и сурово отказывался, так что на после его возвращения из почтовой сакли я запланировала наш уже совместный поход к дежурному участковому местного аульного отделения милиции, по виду усатому, быстроглазому и жгучему джигиту. Его я два раза видела возле стойки регистрации прибывающих и убывающих из пансионата. В конце концов ведь должен кто-то организовать масштабные поиски тела в горных озерах и прибрежных районах и расспросить нас о приметах пропавшего.

Когда Вадим отправился в дальний поход, мне все же удалось улучить минутку Майиного полузабытья и спуститься на первый этаж к дежурной администраторше в переливчатом злато-серебро-платиновом шиньоне на голове. (Надо же, даже в затерянное в горных долинах селенье дошли столичные моды и вкусы. В Москве достать такой итальянский парик стоило неимоверных усилий и ресурсозатрат.) Ее я попросила как можно быстрее сообщить мою трагическую весть о пропаже молодого мужа подруги в отделение дежурному, чтобы организовать его скорейшие поиски. Надо было спешить, пока еще милиция не закрылась до утра, если вообще сегодня открывалась. Здесь, в живописных кавказских окрестностях, все всегда работало в свободном режиме, но если уж очень надо, то работников можно было запросто разыскать в их личных, довольно фешенебельных даже по столичным меркам саклях. Платиноволосая дежурная дама, сразу заахав и заохав, весьма и весьма прониклась историей несчастья, так что Вадим оказался абсолютно не прав в оценке моральных качеств работников санаторного сервиса. Позже выяснилось, что местная администрация сработала на диво четко и оперативно: поиски Марата велись всю ночь. И все, кто мог и не мог, были подняты на ноги по тысячелетним законам горского гостеприимства. Вот так нетерпеливая и не всегда разумная Вероника развила повсеместную суперактивность и воспламенила трескучий шорох, в котором потом и оказалась одна целиком виноватая. Да, спокойная женская мудрость никогда не являлась сильной стороной моей супердеятельной натуры! Но я была первой, кому Майечка призналась в ту злополучную ночь в своих подозрениях на беременность будущим Петенькой.

– Хоть младенчик мне от него, дай-то бог, останется. Хоть что-то от моего ненаглядного Маратика. Ох, как я жить-то буду?! Скажи, как мне жить дальше? – совсем тихонечко стонала моя лучшая подруга. Я ласково прижимала ее чернокосую, в подражание прическам местных женщин, но сильно разлохмаченную в безутешном горе голову к своим теплым груди и животу и просто молчала, не зная, что же можно и нужно делать и говорить в подобной, ну совершенно не укладывающейся в юные мозги, слишком мало реальной, даже мифической ситуации. Несмотря ни на что, происходящее по-прежнему воспринималось моей внутренней сущностью как уже слишком затянувшаяся киномелодрама, и, кстати сказать, я-то сама здорово ошиблась, но моя интуиция – нет.

Вадим испарился, он более шести часов не возращался с почты. Как оказалось впоследствии, супруг на обратном пути заблудился и, следуя вовсе не той межгорной тропой, чертыхаясь и слегка матерясь, попал в гости к какому-то очень доброму и радушному, к тому же обожающему посетителей чабану. Да лучше бы он заблудился по пути на аульную почту или хотя бы туда не успел до закрытия, но, к сожалению и по закону подлого бутерброда, Вадим успел и злополучную телеграмму Нине Васильевне, матери Марата, отбил. Текст той телеграммы сочинила, конечно, я; дословно его помню, но воспроизводить в памяти совершенно нет никакого желания.