Норвежские камушки

Наш приезд на озеро Ляуна этим и был отмечен. Хозяин домика поспешил к мачте, и наше знакомство проходило под хлопанье на ветру красного полотна с сине-белым крестом.

Хозяина звали Уляус.

— Уляус Онслон, — представился он всем нам по очереди и пригласил в домишко с оленьим рогом над дверью. Потом гостям были показаны «собственное озеро», банька, сарай для дров, плоскодонная лодка.

Живет Уляус бобылем. Когда-то в озере была рыба. Но в 1955 году — Уляус эту дату хорошо помнит — в последний раз он вынул из воды аборя (окуня).

То же самое происходит на многих озерах. Ученые ищут тому причину, и тут, на Ляуне, у них станция. Одинокий немолодой человек оказался при деле и был рад сейчас нашей компании, пришедшей с дороги по узкой, заросшей черемухой тропке. Мы пили кофе, говорили с учеными. В какой-то момент разговора хозяин поманил нас с Альмой, нашей переводчицей, к себе на скамейку.

— Ваше имя напомнило мне одного человека…

Наспех, боясь отстать от нашей компании, я записал рассказ — частицу жизни встречного человека.

В семье Онслонов было тринадцать детей. Семь сыновей — Аре, Осмунд, Онун, Адольф, Уляус, Уляв, Франц и шесть дочерей — Кристина, Анна, Мария, Марта, Гюдрун, Сигне. У каждого брата было свое занятие. Двое рыбачили, двое охотились, пятый по возрасту, Уляус, был плотником — строил в горах такие вот домики.

Я спросил, много ли выстроил. Уляус помолчал с минуту, прикидывая в уме, и сказал: «Восемнадцать. Все целы. Я работал на совесть».

Вместе братья собирались на этом «семейном озере», удили рыбу, косили сено, зимой ходили на лыжах. Тут, на озере, застало их известие о войне. Три младших брата сразу ушли в партизаны. Поручение у них было простое: относить в глухую избушку в горах телеграфисту сообщения в Лондон и приносить в деревню ответы. Немцы выследили братьев и всех троих отправили сначала в портовый Кристиансанн, потом в лагерь под Осло, а затем в Дахау.

— Из троих я остался один. Уляв и Франц погибли. Я видел черный дым крематория. С ума не сошел потому только, что думал об этом вот озере. Старался все время думать о нем. Об этих кувшинках, о кругах по воде от рыб. Я был скелетом и вернулся сюда калекой. Сил хватило только держать в руках удочку. Но рыбы в озере вот не стало… Да, забыл самое главное, — спохватился старик, — в лагере знал я вашего парня с Волги. Звали Василий. Хорошо помню имя. Он был такой же скелет, как и я, но держался бодрее всех. Однажды он споткнулся, когда вели на работу, и подняться уже не мог…

Мой собеседник помолчал, прислушиваясь к тревожному крику птицы за ольхами. День был ветреный. По воде бежала мелкая рябь. У домика на флагштоке хлопал нарядный флаг.

— И еще вы должны знать, — сказал Уляус, когда нам с Альмой уже надо было спешить к автобусу. — Вы должны знать: тут, в горах, немцы держали русских пленных. Расстрелы, голод, каторжная работа. Норвежцы, чем могли, помогали вашим людям. Немцы повсюду расклеили предупреждения: «За помощь русским — расстрел». Все равно помогали. И ни один норвежец не выдал русских, когда им удавалось бежать.

Мы тепло попрощались с хозяином озера. С дороги домик и воду было уже не видно. Повыше елей краснела полоска флага, который Уляус Онслон поднял к приезду гостей.

Великие

Прощаясь с Осло, я забежал в лавку купить что-либо на память, но не купил. «Карманные деньги» в пяти зеленых бумажках показались мне интереснее безделушек, предназначенных для туристов. Они лежат сейчас на столе рядом с норвежскими картами, фотопленкой, фигуркой викинга в шлеме (подарок друга), записными книжками, газетными вырезками, и я с любопытством разглядываю в увеличительное стекло лица на этих бумажках.

На одной — поэт Вергеланн, на другой — драматург Бьёрнсон, на третьей — драматург Ибсен, на четвертой — самой ходовой бумажке в пять крон — путешественник Нансен. Эти люди — гордость Норвегии. Но для всех, кем гордятся в этой стране, в ходящей по рукам «галерее» места, разумеется, не хватило. Композитор Григ, живописец Мунк, скульптор Вигеланн, путешественник Амундсен, наш современник Тур Хейердал…

Ни один народ талантами не обделен. Но то, что создано в Норвегии к концу XIX века, сразу было замечено и признано миром. Энгельс писал: «Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться за этот период ни одна страна, кроме России». У нас великих норвежцев знают достаточно хорошо. Но стоит напомнить: один из них жил недавно, был другом нашей страны, и, возможно, есть люди, обязанные жизнью этому норвежцу. Имя его Фритьоф Нансен.

Это был подлинно великий человек. И если бы кто-нибудь из начинающих жизненный путь попросил назвать человека для подражания, Фритьоф Нансен должен быть назван одним из первых.

О Нансене много написано. (Нелишне было бы кое-что издать заново специально для молодежи.) Тут же уместно для привлечения внимания к книгам о Нансене упомянуть лишь отдельные характерные черты жизни, которой гордятся норвежцы и которой может гордиться все человечество.