Норвежские сказки

Когда Ола наконец убрался, Берта уселась на краешек печки. Старуха была разодета по-праздничному, то есть в таком наряде, какой носили старухи на ее родине, в Гаделанде, откуда она переселилась сюда: в синей кофте, отороченной тканой тесьмой, в черной, заложенной складками юбке и в чепце с лопастями и бантом на затылке. Острые, подвижные, косо прорезанные глаза, выдающиеся скулы, широкий нос и желто-коричневый цвет лица выдавали чужой монгольский тип и делали старуху несколько похожей на ведьму; немудрено, что она слыла первой знахаркой во всем округе.

Удивляясь тому, что она еще не ложилась, я спросил, уж не ждала ли она гостей, что так разоделась.

— Нет, — отозвалась она, — я сама была давеча там, в Уллене; звали мерять одну женщину[23], а потом еще ребенка отчитывать от аглицкой болезни[24]. Ну вот, я недавно только и добралась до дому, даром что подвезли меня до самого постоялого двора.

— Так, пожалуй, как посмотрю, ты и с вывихом справишься, Берта? — спросил я как можно серьезнее.

— Еще бы не справиться! Небось, как плохо было Сири Нордигорен, пока я не пришла, хоть там и пачкали ее доктор да сама матушка Недигорен вместе! — сказала старуха с недоброй усмешкой. — И коли господин студент верит, — продолжала она, недоверчиво глядя на меня, — то отчего же не заговорить глоток водки; не повредит!

— Ну, заговаривай свою водку и приходи; наверно, поможет! — сказал я, желая как-нибудь проникнуть в знахарские тайны Берты.

Старуха достала из разрисованного цветами шкафчика низенький графинчик с водкой и рюмку с деревянной подставкой, налила в рюмку водки, поставила рюмку в сторонку на очаг и помогла мне разуться. Потом она принялась крестить рюмку и нашептывать на водку, но так как сама-то была туга на ухо, то ее шепот оказался довольно громким, и я слышал от слова до слова все заклинание:

Ехала я на лошадке своей,
Ногу себе повредила она;
Мясо на мясо, на кровушку кровь
Стала я класть, и здорова она.

Тут шепот перешел в неясное бормотанье, закончившееся четырехкратным «тьфу» на все четыре стороны.

Потом она опять уселась на край печурки. Холодная, быстро испаряющаяся спиртная влага, которую старуха вылила на мою воспаленную ногу, приятно освежила ее.

— Уже действует, Берта! — сказал я. — Но объясни мне, что такое ты нашептывала?

— Ни за что! Ты еще наговоришь на меня пастору да доктору! — возразила Берта с лукавой усмешкой, показывавшей, что не очень-то она боится обоих. — Да и тот, кто научил меня, взял с меня обещание, что я не открою этого ни одному крещеному человеку, только кровному своему. Я и клятву дала, да такую страшную, что и не приведи бог больше так клясться.

— Ну так нечего и спрашивать тебя об этом, — сказал я, — но ведь не тайна — кто тебя научил этому? Должно быть, ловкий знахарь?

— Да, уж это верно, что ловкий. Сам дядюшка Мадс из Хура, — ответила Берта. — Он на все мастер был — и ворожить, и нашептывать, и мерять, и заговаривать кровь и всякие болезни; ну да, признаться, и колдовать, и напускать порчу тоже умел. Он и научил меня. Да вот как ни умен был, а сам от колдовства не уберегся.

— Как так? Разве он был заколдован? — спросил я.

— Нет, этого-то с ним не случалось, — сказала старуха. — А только раз вышло с ним такое, что он потом ходил, точно оплеванный, не в себе. Наваждение такое было. Вы вот, пожалуй, и не верите, — продолжала она, испытующе поглядывая на меня, — но ведь он мне дядей приходился, и сам не раз рассказывал и божился, что все так и было.