Норвежский лес

В мире много юных талантов, играющих Баха гораздо-гораздо лучше. Раз в двадцать лучше ее. Но в таком исполнении, как правило, нет содержания. Одна пустота. А девочка играла неумело, но было в ее игре немного того, что привлекает внимание людей, по крайней мере, привлекло меня. Тогда я подумала: кажется, есть смысл с нею позаниматься. Конечно, переучить ее до уровня профессионала — дело немыслимое. Но сделать счастливую пианистку, способную играть себе в радость, как я сама в то время, да и сейчас тоже, — можно. Однако все это оказалось пустой надеждой. Она была не из тех, кто делает что-то тихонько для себя. Этот ребенок просчитывал все до мелочей и использовал любые способы, чтобы восхищать других. Она прекрасно знала: все придут в восторг, обязательно будут хвалить. Она даже знала, как сыграть, чтобы привлечь мое внимание. Все четко просчитывалось. И много раз изо всех сил репетировалось только то, что будет сыграно мне. Я даже вижу, как она это делала.

Но и сейчас, уже зная обо всем, должна признаться: то было прекрасное исполнение. Сыграй она мне еще раз, я опять была бы тронута до глубины души. Даже помня обо всем ее коварстве, лжи и недостатках. Вот ведь в мире как бывает.

Рэйко сухо откашлялась и замолчала.

— Выходит, она стала ученицей? — спросил я.

— Да. Раз в неделю. По субботам в первую половину дня они в этот день не учились. Ни разу не пропустила, всегда приходила вовремя — идеальная ученица. Занималась усердно. А после занятий мы ели пирожные и разговаривали… — Рэйко, будто о чем-то вспомнив, посмотрела на часы. — Не пора ли нам вернуться? Я беспокоюсь за Наоко. Ты ведь не забыл еще о ней?

— Не забыл, — рассмеялся я. — Просто увлекся рассказом.

— Если хочешь узнать, что было дальше, расскажу завтра вечером. Длинная история — за раз все не перескажешь.

— Прямо как сказки Шехерезады.

— Точно. Ты так и в Токио не сможешь вернуться, — тоже засмеялась Рэйко.

Мы опять прошли через рощу и вернулись в комнату. Свеча потухла, в гостиной темно. Дверь в спальню открыта, над тумбочкой зажжен бра, и еле заметные лучи падают на ковер. И в этом мраке на диване неподвижно сидела Наоко. Она переоделась в халат, укутала шею в воротник и сидела, подвернув под себя ноги. Рэйко подошла к ней и положила руку ей на голову.

— Лучше?

— Да, все хорошо. Прости, — тихо сказала Наоко. Затем повернулась ко мне и так же извинилась. — Удивился?

— Немного, — улыбнулся я.

— Иди сюда, — сказала она.

Я сел рядом, и Наоко, будто собиралась выдать тайну, нежно прижалась губами к краю моего уха.

— Прости, — тихо повторила она и отстранилась. — Порой я сама не понимаю, что и как происходит.

— Со мной тоже часто бывает такое.

Наоко посмотрела на меня и улыбнулась.

— Знаешь, я хочу побольше узнать о тебе, — сказал я. — Как ты здесь живешь, чем занимаешься, какие тут люди.

Наоко довольно четко и размеренно описала свой день. Подъем в шесть утра, здесь же завтрак. Прибравшись в птичнике, как правило, работает в поле. Выращивает овощи. Час до или после обеда — собеседование с врачом или дискуссия по группам. После обеда — занятия по свободному расписанию. Здесь можно выбирать самостоятельно: какой-нибудь курс лекций, работы по хозяйству или спортивные занятия. Наоко ходила на французский язык, вязание, пианино, древнюю историю.

— Пианино преподавала нам Рэйко. Еще она учит игре на гитаре. Мы то становимся учениками, то превращаемся в учителей. Французскому учит человек, который прекрасно владеет этим языком. Историю ведет бывший преподаватель по обществоведению. Мастер-рукодельница — курсы вязания. Получается своеобразная школа. Одно жаль — я сама никого ничему научить не могу.

— Я тоже.

— В общем, здесь заниматься даже интереснее, чем в институте. Я хорошо учусь, и мне это в радость.

— А что вы делаете вечерами после ужина?

— Я разговариваю с Рэйко, читаю книги, слушаю пластинки, хожу к соседями, и мы играем в разные игры, — перечислила Наоко.

— А я играю на гитаре и пишу автобиографию, — подхватила Рэйко.

— Вот как?

— Шутка, — засмеялась Рэйко. — Около десяти мы ложимся спать. Здоровый образ жизни, не находишь? И спится без задних ног.

Я посмотрел на часы — около девяти.

— Выходит, вас скоро потянет в сон?

— Сегодня не страшно… если ляжем позднее, — сказала Наоко. — Давно не виделись, хочется обо всем поговорить. Расскажи что-нибудь?

— Пока я вас здесь ждал, неожиданно вспомнил много разных старых событий, — сказал я. — Помнишь, как мы с Кидзуки ездили тебя проведать? В больнице у моря. Кажется, летом предпоследнего класса.

— Когда мне оперировали грудь? — весело улыбнулась Наоко. — Помню хорошо. Вы тогда приезжали на мотоцикле и привезли растаявший шоколад. Помаялась я тогда, чтобы его от коробки отодрать. Кажется, это было так давно..

— Да. Помнится, ты тогда сочиняла длинные стихи.

— В таком возрасте все девчонки сочиняют, — фыркнула Наоко. — И чего тебе это в голову пришло?

— Не знаю. Просто мелькнуло и все. Случайно вспомнил запах бриза, нэриум[32]… Кстати, Кидзуки тебя тогда часто навещал?