Норвежский лес

— Думаешь, каков мерзавец?

— Во-во.

— В мире господствует несправедливость. Причем, не по моей вине. Так уж заведено. Я ни разу не обманул Хацуми. В этом смысле, она знает, кто я такой. Сам предлагал ей: не нравлюсь — давай расстанемся.

Нагасава допил пиво и закурил.

— Тебе не бывает страшно за то, как жизнь сложится? — спросил я.

— Я не такой идиот. Еще как бывает. И это естественно. Только я не признаю это за аксиому. Стараюсь на все сто процентов и делаю, пока получается. Что хочется — беру, что нет — прохожу мимо. Так и живу. Не ладится дело — думаю с того места, где не заладилось. Если разобраться, в несправедливом обществе, наоборот, можно проявить свои способности.

— Отдает эгоизмом, — заметил я.

— Но я ведь не жду, пока плод сам упадет на голову. Я по-своему стараюсь как могу. Раз в десять больше тебя, например.

— Это точно, — признал я.

— Поэтому иногда смотрю на людей — и становится тошно. Почему они не пытаются стараться? Палец о палец не ударят, а только кричат на всех углах о несправедливости.

Я удивленно смотрел в лицо Нагасавы.

— На мой взгляд, люди и так работают на износ. Или я не прав?

— Это не старание, а простой труд, — отрезал Нагасава. — Под старанием я имею в вицу другое. Старание — это нечто более активное и целенаправленное.

— Например, устроившись на работу, взяться за испанский язык, пока все валяют дурака? Ты это имел в виду?

— Именно. До весны выучу испанский, как свой родной. Английский, немецкий, французский я уже знаю. Итальянский — почти. Сможешь так без старания?

Он курил, а я размышлял об отце Мидори. Тому вряд ли когда приходило в голову учить перед телевизором испанский язык. И, думаю, вряд ли он подозревал о существовании разницы между старанием и трудом. Ему было не до того. Работал, не покладая рук, ездил в Фукусиму за сбегавшей из дома дочерью…

— Что если пойти в ресторан в эту субботу? — спросил Нагасава.

— Хорошо, — ответил я.

Выбор Нагасавы пал на тихий шикарный ресторан французской кухни в районе Адзабу. Он назвал метрдотелю свое имя, и нас провели в отдельный кабинет в глубине заведения. Со стен маленькой комнаты свисали пятнадцать гравюр. Пока не пришла Хацуми, мы обсуждали роман Джозефа Конрада и пили вкусное вино. Нагасава был в дорогом костюме серого цвета, я — в обычном синем пиджаке.

Минут через пятнадцать пришла Хацуми. С идеальным макияжем, в золотых серьгах, дорогих красных лодочках и шикарном темно-синем платье.

— Этот цвет называется «ночная грусть», — пояснила она, а о самом ресторане восхищенно отозвалась: — Чудесное место.

— Здесь ужинает отец, когда бывает в Токио. Один раз брал с собой меня. Сам я такую напыщенную кухню не особо люблю, — сказал Нагасава.

— Иногда можно себе позволить. Так ведь? Да, Ватанабэ?

— Так. Если не за свой счет.

— Отец почти всегда приходит сюда с женщиной, — сказал Нагасава. — Есть у него одна в Токио.

— Вот как? — удивилась Хацуми.

Я сделал вид, что не расслышал, и отхлебнул вина.

Вскоре пришел официант, и мы сделали заказ: к закуске и супу Нагасава выбрал главным блюдом утку, а мы с Хацуми — судака. Блюда подавали неспешно, мы пили вино и вели разговоры. Сначала Нагасава рассказывал об экзаменах в МИД. Большинство абитуриентов — отбросы, ринувшиеся туда как в омут головой, но было и несколько толковых парней. Я задал вопрос, каково там соотношение толковых по сравнению с обычным обществом.

— Такое же. Как иначе? — само собой разумеющимся тоном ответил Нагасава. — Как и везде. Неизменное.

Допили вино. Нагасава заказал нам еще одну бутылку, а себе — двойной скотч.

Затем Хацуми завела разговор о подружке, которую хотела со мной познакомить. Наша с ней давняя проблема: она постоянно пыталась свести меня с «очень красивой девчонкой из клуба», а я встреч постоянно избегал.

— Она действительно хорошенькая. Даже красивая. В следующий раз приведу, хотя бы разок поговори с ней. Она тебе непременно понравится.

— Ничего не выйдет, — ответил я. — Я слишком бедный, чтобы дружить с подругами из твоего института. Денег нет, разговоры не клеятся.

— Да нет же, она очень скромная. Совсем не такая, как все. Никого из себя не строит.

— Что тебе стоит встретиться хотя бы раз, Ватанабэ? — сказал Нагасава. — Совсем не обязательно с ней спать.

— Естественно. Не нужно ее трогать. Она еще девственница.

— Как прежняя ты.

— Да, как прежняя я, — улыбнулась Хацуми. — Ватанабэ, бедный ты или какой, не имеет значения. Да, есть у нас в группе заносчивые упертые девицы. А остальные вполне нормальные, — обедают в студенческой столовой за двести пятьдесят иен.

— Знаешь, Хацуми, — начал я, — в нашей — комплексы трех видов: «А», «В» и «С». «А» — сто двадцать иен, «В» — сто, «С» — восемьдесят. Если я иногда беру ланч «А», на меня сморят, как на врага народа. Кому не по карману даже «С» перебиваются «рамэном»[41]. Вот такая у нас школа. И ты по-прежнему считаешь, нам будет о чем говорить?

Хацуми расхохоталась.

— Как дешево — хоть самой иди. И все-таки, Ватанабэ, ты — хороший человек. Думаю, вы найдете общий язык. Ей непременно понравится стодвадцатииеновый обед.