Норвежский лес

— А ты — странный, — с легким восхищением сказала Мидори, наклонив голову набок.

— Разве?

— Во всяком случае, отец просил тебя позаботиться обо мне.

— Что, правда?

— Конечно, правда. Я это чувствую. Инстинктивно. И что ты ответил?

— Я не знал, что сказать. Ну, вроде, не переживайте, все нормально. Я побеспокоюсь и о билетах, и о Мидори.

— То есть, пообещал отцу… заботиться обо мне, — сказала Мидори и серьезно посмотрела мне в глаза.

— Да нет же, — суетливо прервал я. — Я же тогда и не понял толком, что к чему…

— Не переживай. Это шутка. Я просто немного над тобой пошутила, — сказала Мидори и засмеялась. — Ты в эти минуты такой милый.

Допив кофе, мы вернулись в палату. Отец продолжал крепко спать. Если совсем близко, то слышалось его сонное дыхание. Дело шло к вечеру, и свет за окном окрашивался в мягкие тихие тона, осенние уже по-настоящему. На провода уселась, посидела и унеслась прочь стайка птиц. Мы с Мидори забились в угол палаты и тихо беседовали. Она посмотрела на мою руку и предсказала:

— Ты проживешь до пятисот лет, будешь трижды женат и погибнешь в аварии.

— Неплохая судьба, — ответил я.

В пятом часу проснулся отец. Мидори села в изголовье, промокнула пот, дала попить, спросила, как голова. Пришла медсестра, измерила температуру, пометила, сколько раз больной помочился, проверила капельницу. Я тем временем уселся на диван в комнате отдыха и посмотрел прямой репортаж футбольного матча.

— Ну, мне пора, — сказал я, когда пробило пять. Затем обратился к отцу: — Мне надо идти на работу. С шести до половины одиннадцатого продаю пластинки на Синдзюку.

Он посмотрел на меня и легонько кивнул.

— Послушай, Ватанабэ, я не знаю, как это сказать, но я очень благодарна тебе за сегодня. Спасибо, — сказала Мидори, провожая меня до выхода из больницы.

— Да не за что, — ответил я. — Если понадобится, могу приехать в следующее воскресенье. Мне хотелось бы опять увидеться с твоим отцом.

— Серьезно?

— Все равно в общежитии, по большому счету, делать нечего. А здесь можно поесть огурцов.

Мидори скрестила на груди руки и постукивала каблуком по линолеуму.

— Сходим опять куда-нибудь выпить? — сказала Мидори, слегка наклонив голову набок.

— А порно-кинотеатр?

— Посмотрим кино и поедем выпивать, — ответила она. — И, как всегда, будем сполна говорить о всяких непристойностях.

— Не мы, а ты, — возмущенно поправил я.

— Какая разница? Во всяком случае, за этими разговорами напьемся в стельку и в обнимку пойдем назад.

— Что будет дальше, я примерно представляю, — вздохнул я. — Я буду тебя убалтывать, а ты — ни в какую.

— Хм-м.

— Ладно, приезжай, как сегодня утром. В следующее воскресенье. Вместе и поедем.

— Юбку длиннее надеть?

— Да.

Но в следующее воскресенье в больницу мы не поехали. Отец Мидори умер в пятницу утром.

В полседьмого позвонила Мидори. Я накинул на пижаму халат, спустился в вестибюль и взял трубку. Бесшумно лил леденящий дождь.

— Отец умер, — тихо сказала Мидори.

— Я могу помочь?

— Спасибо. Все нормально. Мы привыкли к похоронам. Просто хотела тебе сообщить. — И она тяжко вздохнула. — На похороны не приходи. Не люблю я это. Вот где не хотелось бы с тобой встречаться.

— Хорошо.

— А ты правда сводишь меня в порно-кинотеатр?

— Конечно.

— На самый непристойный?

— Непременно подберу. Самый такой.

— Ладно, я сама позвоню, — сказала Мидори и положила трубку.

Но пропала на целую неделю. Мы не виделись на занятиях, она не отвечала на мои звонки. Каждый раз, возвращаясь в общежитие, я проверял, нет ли каких-нибудь сообщений. Но никто не звонил. Однажды ночью, выполняя данное слово, я попробовал мастурбировать, думая о ней, но толком ничего не получилось. Тогда я переключил свои мысли на Наоко, но в этот раз ее облик тоже не помог. Как нелепо все. И я бросил это занятие. Выпил виски, почистил зубы и лег спать.

В воскресенье утром я написал письмо Наоко. Рассказал об отце Мидори. Как ходил проведать отца однокашницы и съел там оставшиеся огурцы. Отец увидел, как аппетитно я их грызу, попросил себе тоже и с хрустом съел. Но, в конце концов, через пять дней на рассвете умер. Я до сих пор отчетливо помню тихий хруст, когда он грыз огурец. Смерть человека оставляет после себя маленькие удивительные воспоминания.

Еще я написал: