Носитель фонаря (СИ)

– С чего ты взял, что у него обязательно должна быть природа? – спросила Ева, – Если ты про его вивисекторство, то это и кровь может быть, а, вероятнее всего, – хаос.

– Хаос против света тоже хорошо. Чернокнижники, которые на хаосе, жрецов и паладинов света только так раскладывают.

– Посмотрела бы я на чернокнижника, который раскладывает паладина света, – ответила Ева, – ты на каких форумах этой ереси набрался? Печать света, печать порядка, туда-сюда и, в общем-то, чернокнижник труп.

Я прямо восхищался ребятами, сам я никак не мог отвлечься от происходящего в мастерской. Гётэ к тому времени разделался со вторым сфинксом, и все повторилось, как в первый раз – павший собрат был немедленно воскрешен коллегами. Альв ревел, рычал, кричал и завывал, свет пробивал в нем все новые и новые дыры и, тем не менее, босс был здоровехонек, видимо, у сфинксов по определению не хватало мощи как следует пробивать его защиту.

– А, может, – спросил я, – пока они все тут так заняты друг другом мы побежим и быстро откроем сундук с кладом?

– Сундук не покажется, пока его охрана не будет уничтожена, – сказал Акимыч.

– А охрана не будет уничтожена, что уже совершенно понятно, – сказала Ева.

– То есть сфинксы победят?

– Сомневаюсь. Я думаю, что мы тут наблюдаем прекрасный пример вечного боя, который не кончится никогда.

– Шикарно, – сказал Акимыч, – а нам-то что делать? Тоже вечно сидеть и смотреть как они дерутся? Двери-то закрыты.

– Зачем же, – пожала плечами Ева. – Мы в любой момент можем подойти к боссу и сдохнуть в одном из его заклинаний, нас снесет – и сами не заметим.

– И больше мы никогда сюда не вернемся, потому что дверь будет закрыта и за ней вечно будет драться Гётэ со сфинксами и стоять неполученный нами сундук. История всей моей жизни, – сказал я.

– Нет, я просто так отсюда уйти не могу, – сказал Акимыч и решительно пополз к стеллажу. Попытавшись отодрать от полок несколько коробок, которые были, похоже, намертво к полкам прибиты, он дотянулся до большой банки с надписью «Гной» и прижал ее к груди.

– Детский сад, – сказала Ева, – положи на место, это же декорация. Она все равно исчезнет у тебя из инвентаря через пару часов.

Акимыч с явным сожалением поставил банку и вернулся к нам.

– Может, костер развести, кофе сварганить? – сказал он. – Ним, ты на них на всех свой сглаз развесь, вдруг подействует на кого-нибудь.

– Все висит с самого начала. Ни на кого не действует, уровень наверное слишком высокий.

Сглаз, может, и не действовал, но боссу явно все меньше нравилось происходящее. Его вопли становились все жалостнее, а движения стали какими-то дергаными. Если в сфинксах чувствовалась механистичность, безразличная работа заданной программы, то альв производил впечатление чего-то гораздо более живого. Иногда он начинал суетится и бормотать, нырял в свои закрома, чтобы извлечь оттуда расходники для новых заклинаний и выглядел куда более потрепанным, чем вначале, притом что жизни у него по-прежнему оставалось сто процентов.

– Давайте все же болеть за Гётэ, – сказал Акимыч. – Если ему удастся пришкварить сфинксов, то кому-то из нас можно будет попробовать прошмыгнуть к сундуку. Давайте вообще поближе к этому сундуку переберемся.

– Не стоит, – сказала Ева. – Вокруг той зоны сейчас обжигающий свет, спалит к свиньям собачьим.

Согласованный удар трех световых потоков исторг из черной груди альва душераздирающий крик. Я не удержался и почесал собственную дырку на груди, к которой до этого боялся даже прикоснуться. Там, вроде, все заживало, но еще сочилось кровью.

– Что это у тебя? – спросила Ева, только сейчас заметившая, что я весь перемазан красным.

– Да ты же не видела! Этот гад выдрал из Нимиса пиявку! Драконью! Махнул своим шампуром, она на нем, как шашлык, висела.

– То есть, яда в тебе больше нет? – спросила Ева. – Просто прекрасно! Теперь мы еще и без яда остались. А у меня были на него такие планы!

– Вот такой паршивый день, – пробормотал я.

Очередной вой босса был преисполнен такой муки и страдания, что мне даже нехорошо стало. Казалось, что мастерскую заполнили волны отчаяния, в которых ощущался явный призыв о помощи.

И на этот призыв откликнулись. В одну из стен, дальнюю, просочилось облако белого тумана, из которого соткалась высокая фигура прекрасной призрачной женщины, чьи невесомые кудри плыли за ней по воздуху как длинный шлейф. Чело ее было увенчано испускающей бледное сияние короной. Темные глаза с состраданием остановились на альве.

Появление прекрасного призрака не произвело ровным счетом никого впечатления ни на сфинксов, ни на Гётэ, кошки продолжали махать лапами и сверкать очами, а босс – лупасить буром и пуляться заклинаниями. Тогда призрачная дама с печалью отвернулась от бойцов и величаво поплыла к нам в ореоле своих умопомрачительных кудрей. В ее движениях было столько благородного достоинства, что мы, не сговариваясь, встали, а Акимыч даже сдернул с головы шапку-мухомор. Я тоже вежливо склонил голову, но успел-таки правильно моргнуть, вызвав данные этого чудного видения.

«Брандехильд»