Носорог для Папы Римского

Колонна грустно кивает. Взгляды обоих то ли сами собой опускаются вниз — то ли невольно, то ли привлеченные действом.

А там пульсирует напыщенное таинство мессы, то натягиваясь и раздуваясь, словно брюхо утонувшей свиньи, смытой в Тибр весенним паводком, то разматываясь в долгих, растянутых «Аллилуйя» хора, порой перекрывающих гвалт прихожан, лай собаки и визг свиньи (все еще раскачивающейся над головами) — Аллилуйя-а-а-а-а… Аллилуйя-а-а-а-а-а-а… На языках звуков, вываливающихся из беззубого рта церкви, раскачиваются ангелы, а Бруно молится, чтобы ему удалась проповедь: ведь амвон порядком вдается во вражескую территорию. Отец Томмазо, невидимый за ширмой, безмолвно молится вместе с ним. Субдиаконы и служки собираются вместе, держа в руках свечи и небольшие кадильницы. Постепенно образуется процессия.

— Разве хор не должен уже умолкнуть? — спрашивает Фульвио у отца Томмазо.

— Заткнись, — отзывается тот.

А наверху бездельники-поварята перегибаются через балюстраду, выпуская изо рта раскачивающиеся ниточки слюны, и когда кажется, что вот сейчас те неминуемо разорвутся, успевают втянуть их обратно. Или не успевают. Это состязание — у кого ниточка длиннее, тот и победил, — некоторым образом досаждает стоящим внизу. Подвергаясь риску быть опрокинутыми, повсюду циркулируют подносы с угощениями: свинина в сидре, говядина в редисовом соусе. Разносят их потные служанки, с трудом лавируя среди людских заторов и сгустков. И — нарезанный ломтиками язык! М-м-м-м-м! Фьяметта жаждет этого языка, она делает знаки, машет и в конце концов, не удостоившись внимания, кричит: «Эй, ты! Там, с языком!» — из-за чего рядом стоящие болезненно морщатся, Асканио ехидно ухмыляется, и совершенно безразличны к этому дон Херонимо, Вич и кардинал Ceppa, которые перегнулись через перила и будто бы обмениваются замечаниями по поводу слюнных состязаний: «Этот вроде неплох»; «Ему бы побольше мокроты»; «Опа! Перестарался», — но вот служанка удаляется, внимание посторонних отвлекается от этого места, и испанцы в относительном уединении возобновляют свой подлинный разговор.

— …так что Диего слегка пощекотал ему ухо.

— И что?

— А ничего. Он не знает, да это и неважно. Сегодня вечером я снова встречаюсь с нашим приятелем. Вентуро — он ведь так, для отвода глаз. Что слышно от его святейшества?

— По-моему, он вполне доволен. Гиберти разыскал меня сегодня в надежде получить гарантию того, что ему больше не придется столкнуться с «вашей вспыльчивостью и поистине чудовищным нравом», и я охотно предоставил ему такую гарантию. — Ceppa хихикнул. — Тогда он сообщил мне, что его святейшество с обычной своей живостью излагает этот эпизод всем желающим. Роль слона особенно возрастает…

— Чудовищно?

— Чудовищно. Да, совершенно чудовищно, вот, посмотрите-ка.

Ceppa опять указывает на поварят, один из которых выпустил настоящий слюнный сталактит, а теперь, сузив от напряжения глаза, втягивает его обратно. Уловив намек, Вич оборачивается, чтобы увидеть стоящего сзади и справа от него незнакомца. Он кивает ему, тот отвечает таким же кивком и ретируется.

— Знаете его?

— Нет. Скорее всего, соглядатай Фарии. Вот, взгляните. Как только мы его заметили, почел за благо отсюда убраться. Ладно, хватит об этом. Расскажите мне о нашем короле.

— По последним моим данным, двор находится в Толедо, но сам король к этому делу относится безучастно. Переговоры между министрами Маноло и нашими все еще продолжаются. Я получаю оттуда инструкции, а король Фернандо — сведения от своих шпионов. А здесь, в Риме, мы всего лишь актеры, не более того… Господи, вы только посмотрите!

На этот раз приходит очередь Серры оглянуться, испытывая смутную тревогу, но, не обнаружив на месте предполагаемого соглядатая никого, кроме Фьяметты, целиком поглощенной поглощаемыми ею мясными ломтиками, он устремляет взгляд через неф, на поварят, один из которых выпускает поистине колоссальную подвеску: блестящая колонна тянется книзу, по бокам сбегают крохотные ртутные бисеринки, утолщая ее и удлиняя, все больше, больше, дальше и дальше, пока не начинает казаться, что она вот-вот коснется чьей-то ни о чем не подозревающей головы, но нет! Нет, этот клейкий языковой нарост возвращается, подрагивая в такт тому, как согласованно напрягаются, наматывая его, лицевые, челюстные, горловые и даже желудочные мышцы Маэстро Слюнопускания, пока последний фут мокроты не втягивается обратно в глотку, которая судорожно, с гулким звуком захлопывается.

— Упомяните обо мне в следующей своей депеше, — говорит Ceppa, подаваясь в сторону.

Поварята хлопают победителя по спине, из-за чего тот давится кашлем.

— Вы уходите?

— Побуду немного с нашим хозяином. Мой дядя когда-то сражался вместе с Колонной. В Парме, кажется. Или в Пьяченце. Во всяком случае, против французов.