Носорог для Папы Римского

— Взять их? — Колонна отчасти раздосадован, отчасти обрадован этим незначительным самоуправством. — Да, почему бы и нет?

Он поворачивается к своим людям, взмокшим, проклинающим надетые на них кирасы и шлемы:

— Доставить их сюда!

— Арест? — осведомляется кардинал Ceppa, полный возвышенных фантазий.

— Да, притащите их сюда, — говорит синьора с огненными волосами, обращаясь к маленькому собранию возле Колонны. Она, кажется, раскраснелась, но, возможно, так действует цвет ее волос. — Притащите сюда и оттяпайте им причиндалы.

Вителли, приподняв бровь, глядит на жену. Кто-то смущенно кашляет. Солдаты уже скрылись из виду — спускаются.

Вот они появляются снова, уже в гуще крестящихся и убивающих домашнюю птицу прихожан: общение с Христом через посредников и прочие виды деятельности, уместные на литургии, отодвигаются на задний план перед маленьким отрядом, пробивающимся по кратчайшему пути через свиные внутренности, капустные листья, принадлежности скотобойни и молочной фермы, через весь этот вопящий карнавал веры. Они ударяют прихожан по голеням, бесцеремонно отпихивают в сторону хромых и колченогих, хотя большинство благоразумно отступает, чтобы дать им пройти. Так и продвигается группа захвата, по диагонали пересекая церковь Сантиссими-Апостоли в день Филиппа и Иакова, в год Господа нашего тысяча пятьсот четырнадцатый. И наконец добирается до монахов.

Неистовая свалка.

Свет из жирандолей, пробивающийся сквозь струи дыма, падает на пузырящуюся штукатурку и соединяет воедино расплывчатые фигуры, никак не облегчая и без того трудной задачи демона Титивуллуса. Все эти монахи очень похожи друг на друга, то же самое относится и к солдатам, чья роль на этой мессе в любом случае весьма двусмысленна. Можно считать их прихожанами или нет? Раньше их здесь не было. Теперь они, безусловно, здесь присутствуют, с трудом волоча одного монаха и двоих (мирских) помощников и сообщников обратно через церковь, ведя беспорядочные арьергардные бои с остальными монахами, которые, похоже, против этого возражают. Ну так? Он вздыхает, снова берется за свое невидимое перо и начинает записывать:

«Уф! Ах ты мелкий ублюдок!»; «Хватай его за ногу!»; «Ась?»; «Вот этого, хватай его!»; «А-а-а-а-а!»; «Да не за яйца, за ногу!»; «Это совершенно без надобности»; «Заткни пасть!»; «Я ничего не имею против того, чтобы проследовать с вами»; «Еще одно слово, и я…»; «Пускай идет»; «Чего?»; «А-а-агр!»; «Пускай его идет сам, чтобы мы управились с этим здоровенным!»; «У-уф!»; «Дерьмо!».

Поначалу кажется, что запруженная народом галерея всем скопом движется к окружению Колонны, из которого навстречу им выталкивают Фьяметту, словно притупленный нос корабля, но затем означенный нос раскалывается пополам, обращаясь в подобие ненасытной пасти, когда около десятка солдат угрюмо повисают на каком-то неправдоподобно здоровенном детине — он невероятно шумлив и неистово дергается. Следом продвигается группа поменьше, а затем — сравнительно спокойно — в сопровождении сержанта Колонны идет какой-то монах. Полы его грязной рясы окаймлены розовой смесью молока и свиной крови.

— Всыпать им! — приказывает Колонна, и оставшиеся солдаты, которые с таким трудом пробрались сквозь толпу, принимаются руками и ногами колошматить того, что поменьше, а тот отвечает воодушевляющими выкриками и проклятиями.

Здоровяк же только рычит — в сущности, его достигают лишь несколько ударов: поскольку удерживать его приходится по крайней мере восьмерым солдатам, то открытой остается совсем небольшая площадь тела. Что до монаха, тот стоит прямо и молча, глядя на все происходящее с полным презрением. Солдат, подошедший к нему с задранным кулаком, при виде такого полного непротивления обнаруживает, что ничего не в состоянии сделать. Рука его готова к удару, но чувствует он себя совершенно по-дурацки… Монах, не обращая на него никакого внимания, смотрит на алое одеяние кардинала Серры.

— Да врежь ты ему! — орет Колонна, разъяренный такой нерешительностью.

Но монах начинает говорить:

— Misere mei Deus secundum miserecordiam tuam, iuxto multitudinem miserationum dele iniquitates meas. — И после паузы добавляет: — Legit?[30]

Последнее адресовано кардиналу Ceppe, который до тех пор избегал смотреть ему в глаза, очень опасаясь, что вот это и случится.

— Legit — неохотно подтверждает Ceppa, после чего поворачивается к Колонне. — Он грамотен, мой господин. Церковнослужитель. Вы не можете его тронуть.

Вид у Колонны весьма раздраженный.

— Тогда ступай и разделайся с остальными! — орет он солдату, который с готовностью отправляется исполнять приказание.

— Стоять! — велит ему монах.

Солдат, снова обескураженный, останавливается. Несколько других, оглянувшись, следуют его примеру.

— Не смейте трогать ни меня, помазанника Божьего, ни моих пророков! — говорит монах.

— Что он несет?! — взрывается Колонна.

— Никакие они не пророки! — кричит кардинал Ceppa. — А ты, монах, не Давид!