Носорог для Папы Римского

Еду доставляли по утрам — после единственного удара в дверь ее оставляли на ступеньке снаружи. К тому времени, как они успевали отодвинуть засовы, тот, кто приносил провизию, уже исчезал. Гроот или Сальвестро окидывали взглядом распахнутое небо, хватали корзины и два ведра с водой, после чего снова отступали в маслянистый свет своей тюрьмы. Поскольку окна были не только зарешечены, но и забраны ставнями, они не имели возможности сказать, день или ночь стоит снаружи, и плавали во времени, словно сомнамбулы. Проведя там день или два, он стали невероятными молчунами, ворчливо приветствуя друг друга при пробуждении, обмениваясь замечаниями о еде и дремля через неравномерные промежутки, хотя Гроот и пытался установить расписание дежурств. Их движения стали медлительными и тяжелыми. Только Амалия была выше этого.

Она вприпрыжку носилась по дому, болтая главным образом с Сальвестро, изредка — с Бернардо и никогда — с Гроотом. В золе очага она рисовала замысловатые схемы и объясняла, сколько существует ангельских чинов и насколько ангелы малы. («Даже меньше, чем Бог».) Она много чего рассказывала наизусть, играла в сложные воображаемые игры. Как-то раз она целый день считала вслух, сколько камней в длинных и низких стенах. Оказалось, ровно две тысячи восемьсот семь. Как Амалия ни молила, никто не пожелал оспорить эту цифру. Через несколько дней после подсчета камней (но через сколько именно?) Сальвестро заметил, какая она чистая.

Белое платье не было ни серым, ни бурым, ни измазанным, ни испачканным, ни запятнанным, ни замаранным. Оно было белым — и оставалось белым. Сальвестро ломал над этим голову. Затем он обратил внимание на волосы девочки, которые не были ни свалявшимися, как у него, ни засаленными, как у ее матери или у служанки. Они колыхались в воздухе позади нее. Когда она ходила, он отметил, что и подошвы ног у нее тоже оставались чистыми. Зола очага, пыль, грязь, общая нечистота в доме… Ничто ее не касалось. Или же не прилипало. Он не мог этого объяснить, точнее, даже не пробовал и не хотел пробовать. Как долго они здесь пробудут? Он не знал. Один день сменялся другим. Мать рыдала. Мальчик дулся. Служанка готовила. Они втроем ждали. Как-то раз зазвонили колокола. Маленькая девочка подскакивала, болтала и уносилась. Как-то раз зазвонили колокола и продолжали звонить.

— Ты помнишь колокола? — спросил он у Гроота; сквозь открытые окна, выходившие на маленький двор позади пекарни, струился солнечный свет.

Гроот кивнул:

— Они звонили по Альдо.

Не колокола, а овечьи колокольчики, думал Сальвестро позже. Колокольчики жителей Прато, единственный их протест против навалившихся ужасов. Началось это с одиночного отдаленного раската, на который отозвалась звонница ближайшей церкви. Вскоре по всему городу, с каждой колокольни, стал доноситься оглушительный звон, несогласованный ни по времени, ни по тональности. Звон проник в их темницу, и Сальвестро вскинул в удивлении голову, Гроот вскочил с койки, Бернардо разом прекратил свои упражнения с пикой: «Раз, два, три; раз, два…»

Амалия выкладывала узор из маленьких белых камешков, вставляя их в рыхлую штукатурку стены. Она остановилась и повернулась на шум. Из-за простыней появилась ее мать и безмолвно уставилась на них. Кровь отхлынула у нее от лица.

— Что это такое? — требовательно спросил у нее Гроот.

Она помотала головой и повернулась на нетвердых ногах, меж тем как звон набирал силу, крепчал и сотрясал мозги волнами ударного звука.

— Вам надо пойти и посмотреть, — сказала Амалия. — Ступайте.

Она вернулась к своим камешкам, а трое мужчин переглянулись.

— Нам велено оставаться здесь, — сказал Бернардо.

Через несколько минут дверь захлопнулась позади Сальвестро. Два громких удара и пять тихих, напомнил он себе. Стояла ночь. В тридцати-сорока ярдах вверх по улице сгрудились трое солдат, охранявших вход, — они переговаривались и куда-то показывали. Также вели себя и их двойники на другой стороне. Пока Сальвестро смотрел, к первой группе кто-то приблизился, быстро сказал несколько слов, и все четверо удалились беглым шагом. Он обернулся через плечо. Другие стражники тоже исчезли. Сальвестро нахмурился, затем скользнул в проулок, отделявший их тюрьму от соседнего дома, — темный и безлюдный. От него отходил другой. Вскоре Сальвестро уже приближался к кварталу Сан-Марко.

Нестройный звон катился по улицам. Собравшиеся вокруг костров солдаты нерегулярных частей тревожно озирались вокруг. Некоторые окликали Сальвестро, спрашивая, что случилось, но на устах у него застыл тот же самый вопрос. Он лишь пожимал плечами — «не знаю» — и двигался дальше. Все высыпали на улицу, спать под эти раскаты продолжали только самые пьяные. Группы людей направлялись к старой крепости, но стражники никого не пропускали. Сальвестро видел, как за частоколом пик при свете факелов седлают лошадей. Он протолкался через толпу.

— В чем дело? Что случилось? — крикнул он, перекрывая шум.

С тражники не обратили на него внимания.

— Маменька. Где-то теперь его маменька?