Носорог для Папы Римского

Узедомский? Или просто — с Узедома? И — с которого Узедома? Его первые зазубренные очертания были бастионами, защищенными природными крепостными рвами, морем и речным устьем; берега его поросли лесом и преобразованиям не поддавались. Невнятный Узедом, умозрительный, остров, не принадлежавший ни ему, ни кому-либо еще. Потом явились язычники и обозначили свое там пребывание рощами, посвященными их варварским богам, и громадами великого города: Винеты, которая оторвалась от своего основания и затонула в море. Генрих Лев воздвиг церковь, чтобы та стояла на страже над этим морем, твердо стояла против его засасывающих и затягивающих приливов и отливов, исполненных терпения и мстительности, — или же воздвиг ее затем, чтобы отметить бескровное окончание своего похода. До веры острову не было никакого дела. Потом — глупые, простоватые островитяне со своими плугами да изгородями. Но и тогда этот остров не имел к нему отношения, он, Йорг, не был ни Узе-домским, ни с Узедома. Самым последним шел Узедом его возвращения, с различными оттенками зеленых мхов, покрывающих деревья, и мхов, растущих на болотах, с низкими пригорками, обращенными в поля, на которых колосятся злаки цвета соломы, с пчелиными ульями и свиными загонами, с коровниками и амбарами. Зимой с карнизов свисают сосульки. Смотри, на морском берегу возвышается церковь, шпиль ее пронзает голубизну, колокола призывают народ бегом поспешать через поля, чтобы восславить Господа, а ее непоколебимые стены с высокими окнами покоятся на граните: это — чудо-церковь чудо-острова. Он никогда не увидит этого Узедома, хотя как раз тот и был его островом.

Я, Йорг Узедомский, хотя и слеп, пишу эту хронику деяний монахов Узедома в Риме. Место, в котором мы здесь обитаем, дурно, однако не более дурно, нежели конюшня, и мы ежедневно подвергаемся исканиям, ибо становимся жертвами все новых выпадов и проявлений непочтительности. Подозрения крадутся среди нас, подобно шакалам или змеям в саду. Мы с братом Хансом-Юргеном вместе сражаемся за его совесть, которая уязвлена сомнениями, страхами и слабостью убеждений. Невыносимо больно слышать его обвинения, ибо он искренен и искренне свидетельствует о своей вере. И все же мы боремся…

По правде сказать, чем еще можно было заниматься в долгие и жаркие утренние часы, часы ожидания во дворе Сан-Дамазо? Через несколько дней после их первой попытки получить аудиенцию, сокрушенной и поверженной, Ханс-Юрген прошептал ему на ухо о происках и замыслах Герхарда. Чем занимался Герхард с утра до вечера, забирая с собой тех монахов, которые изъявляли желание с ним пойти? Ханс-Юрген оставался, но другие уходили, даже Флориан. Он, естественно, спросил у него об этом, и Герхард ответил: «Строим церковь, отец, как и намеревались».

Он понимал, что над ним насмехаются.

Но запыленные одежды и дневное отсутствие Герхарда не составляли греха, и лишь голос Ханса-Юргена напрягался от беспокойства. Йоргу пришло вдруг в голову, что это могло быть той задачей, которую ему предназначалось выполнить, и на сердце у него полегчало, в то время как другой обнаружил, что на его сердце лежит бремя. То, что Герхард должен был вовлекать братьев в добрые дела, обращать их руки к работе с раствором и камнем, не могло вызвать у него упрека. Но Ханс-Юрген заплутал в лабиринте темных подозрений. Он, Йорг, осветит ему путь наружу. Кроме того, неважно, на что брат Герхард тратил свое время здесь, в Риме, где они нашли пристанище на то время, которое в очах Господних длится менее единого мига. Ведь когда они вернутся, все, разумеется, будет по-прежнему? Приор снова опустил перо и готов был написать об этом, когда услышал голос, прозвучавший в пустой комнате неожиданно громко.

— Я ищу человека, который выступает под именем Сальвестро.

Голос исходил от двери или же откуда-то чуть ближе.

— Как видите, его здесь нет, — отозвался Йорг.

Он различал дыхание спросившего. Из глубины ночлежки донесся чей-то крик, отдаваясь странным эхом. Голос был ему незнаком. Ответа не последовало. Когда пришелец повернулся, Йорг услышал еще один звук, такой, будто по грубым каменным плитам пола скребли оловянной кружкой, — более скользящий, быть может, более шипящий. Потом незнакомец ушел.