Носорог для Папы Римского

— Я не вернусь на борт, — сказал Бернардо. — Меня тошнило с тех пор, как мы отплыли, и я не вернусь, так что, прежде чем ты начнешь мне что-нибудь говорить, я скажу тебе вот что: я не вернусь, вот и все.

— Теперь тебя не тошнит, так ведь?

— Дело не в этом. Если бы я оказался там, — Бернардо указал «Лючию», — то через минуту снова стал бы тужиться, в точности к раньше. То же самое было бы. Ты не знаешь, что это такое, когда тебя все время тошнит. Просыпаешься — тошнит. Встаешь — тошнит. Ешь — тошнит. Пьешь — опять тошнит. Ложишься — тошнит, так что не можешь уснуть…

— Бернардо…

— …и даже все сны о том, как тебя тошнит, если не о собаках, а когда о собаках, то собак тоже тошнит…

— Бернардо, если бы ты просто…

— …и их тошнит прямо на тебя, потому что, когда ты просыпаешься снова, то оказываешься весь измазан их блевотиной. Тебя может затошнить, даже когда ты спишь, так что ни на секунду не думай, что я вернусь на борт, чтобы меня снова затошнило…

— Бернардо, заткнись. Никто из нас…

— …потому что я не вернусь. Это из-за тебя мы провели зиму в том рыбном сарае, это ты заставил нас идти в Рим, и вот как это все началось…

— Бернардо, никто из нас туда не вернется.

— …так что это ты в этом виноват… Чего?

Вот каково это море, разметавшееся тело воды, смолистая мембрана, которая прогибается и растягивается под весом скользящих по ней корпусов, опускаясь, морщась, открывая обманчивые впадины под покрывалами морской пены. Толстые волокна истончаются и разлетаются под сильными ветрами; мотки ее пряжи разматываются или рвутся. Вспухают упругие пузыри, которые затем лопаются, становясь отверстиями, глубокими ямами, длинными водными глотками, ведущими ко дну океана. Поверхность покрывается волдырями и отслаивается, как лак внутри жаровни. Вода внизу расплывчата и расплавлена: на короткое время она лишена кожи. Ее ничем не обрамленная масса ничего не поддерживает — ни кораблей, ни тех, кто на них плывет. Когда-то это море было… Но это было не то море. «Лючия» тянула за собой почти лишенный волн, точно пруд, кильватер, в котором плыла гребная лодка, а на ее банках сидели два застигнутых ночью человека и спорили.

— Я сказал, — сказал Сальвестро, — что никто из нас туда не вернется. Мы поплывем к берегу, потом потихоньку станем плыть вдоль побережья. До какого-нибудь дружественного порта тут не больше полусотни миль. Будем действовать постепенно. Сейчас помоги-ка мне с этим тросом…

— Грести к берегу? Ты хочешь, чтобы я греб всю дорогу…

— Ты же греб целый день, — парировал Сальвестро. — Тогда ты не причитал.

— Но как же насчет остальных? Как насчет Диего? И насчет Зверя? — Голос Бернардо жалобно возвысился.

— Диего? Ты что, его не слушал? Не думаешь же ты, что Папа станет сидеть и вежливо слушать, пока мы будем рассказывать всему миру, что он убийца женщин и детей, а храбрый полковник Диего совершенно ни в чем не повинен?

Бернардо боролся с этим новым оборотом дел. Он и старый-то оборот все еще пытался выстроить в какое-то подобие смысла. Там была сдача-города-которая-не-была-сдачей, а потом вопрос, по чьей вине это произошло, а еще — люди-которые-не-были-людьми-Диего. Он сам, Сальвестро и Гроот. Теперь во все это был втянут Зверь, обещавший разрешить все эти проблемы и недоразумения. Было еще что-то насчет «Уха Фернандо» и привлечения его внимания.

— Но когда мы раздобудем этого Зверя… — начал он.

— Зверя? — перебил его Сальвестро. — Ты имеешь в виду животное с броней вместо шкуры, Зверя, которого можно выманить только с помощью девственниц и у которого есть огромный рог, используемый им в качестве меча, чтобы выпускать кишки своим врагам? — Он с недоверием посмотрел на своего сотоварища. — Его не существует, Бернардо. Никогда не существовало, так же как и драконов.

— Но Диего…

— Диего обезумел. Это дело свело его с ума, или он и раньше был сумасшедшим, или же таким уродился, откуда мне знать. Здесь мы все находимся на борту корабля, который отправится на дно с первым же штормом, и плывем к побережью, где полно дикарей, которые, возможно, перережут нам глотки, плывем в поисках несуществующего животного, чтобы доставить его тому, кто больше всех на свете желает нашей смерти.

— Если все это так, тогда почему же он здесь? — запротестовал Бернардо. — Как это так получается, что ты намного умнее всех остальных, а, Сальвестро? Если его не существует, тогда почему он…

— Это дурацкое поручение, — прошипел Сальвестро, снова оглядывая палубу, встревоженный тем, что слышал на ней какие-то звуки. — И Диего это известно так же хорошо, как любому другому. А теперь помоги мне развязать этот канат.

Бернардо не шелохнулся.

— Так почему же он этим занимается? Почему вообще он здесь? — настаивал он, и в его угрюмых интонациях Сальвестро узнал обычную прелюдию к неохотному согласию великана.

Сальвестро склонился над тросом, его пальцы попытались вытащить первую петлю из неподатливого сложного узла.

— Потому что ему больше некуда деваться, — пробормотал он, а затем добавил погромче: — Ты собираешься помочь мне с этим или нет?

— Просто потяни внутрь.