Носорог для Папы Римского

Старик выпрямился, повернулся и посмотрел мальчику в глаза. Если не считать слабого шипения огня, в хижине стало совершенно тихо. Они уставились друг на друга, и мальчик подумал, не зашел ли он слишком далеко. Он хотел просто подразнить старика, вот и все. Теперь же ответ будет сокрушительным и непредвиденным. И он останется в дураках. Но секунды все растягивались, а старик по-прежнему молчал. Да ему просто нечего сказать, понял мальчик. Старик что-то бормотал, но слишком тихо, чтобы можно было расслышать. Мальчик придвинулся ближе. Старик взял щипцы, продолжая бормотать.

— …никогда не случится. Никогда. Он в глине. Вернуться? Он не может вернуться. Расколоть глину? Глина не расколется. Он там вроде личинки. Извивается и корчится, пытаясь выползти наружу. Но не может. Не выползет. Никогда…

Бронза начала плавиться. Мальчик посмотрел через плечо старика и увидел, что тугая поверхность подрагивает. С секунду цвет ее становился насыщеннее, а затем словно весь жар огня обрушился на металл: нестерпимое сияние — на одно мгновение цвет меда — и никакого цвета вообще. Вместо этого явился свет, чистый, ослепительно-белый свет, на который мальчик мог смотреть не дольше, чем на солнце.

— Теперь мы его достанем, — негромко сказал старик, и пока он это говорил, расплавленная масса света точно разбухла.

Неожиданно самый верхний тигель начал извергать брызги. Капли бесцветной жидкости падали в огонь, который был наготове и тут же обращал их в извивы едкого дыма.

— Дурной запах, а, парень?

Мальчик не ответил. Старик взял свои тяжелые щипцы и ухватил форму посередине. Железные кольца стали источать красное и белое сияние, когда он поднял и наклонил форму, расплескивая металл, заливая содержимое тиглей в желоба каждого из противоположных каналов, пока потоки света и жара не встретились друг с другом. Руки старика дрожали от тяжести, которую приходилось удерживать. На спине проступили бугры мышц. Мало-помалу старик наклонял форму, и все его тело закостенело от напряжения. Бронза медленно втекала в форму. Потом она вроде как стала течь быстрее. А потом вдруг ее не стало.

Старик повалился навзничь, грудь его вздымалась. Вода в ведре забурлила, поглотив щипцы. Мальчик протиснулся мимо Игуэдо и, пошатываясь, вышел во двор. Кожа его горела, и когда ее коснулся прохладный ночной воздух, мальчику показалось, что он нырнул в холодную воду. В ногах чувствовалась слабость, его лихорадило. Он уселся рядом с тем, что осталось от кучи древесного угля, и, возможно, даже уснул, но надолго ли, ему было неведомо. Он не знал, слышат ли он звуки, доносившиеся из хижины, или это ему приснилось. Когда Игуэдо потрясла его за плечо, было еще темно.

— Фенену. Фенену, вставай. Пойдем в дом.

Он встал и потряс головой, чтобы в ней прояснилось. В хижине он увидел старика, грузно лежащего на земле среди разбросанных черепков формы. Когда мальчик вошел, старик приподнял голову; в лице его что-то изменилось. Теперь на нем отражалась скука и что-то еще: возраст. До этого он был старым, ныне же стал древним, и мальчик не мог объяснить себе, в чем именно выражалась эта перемена. Он приблизился, одновременно зачарованный и испуганный этим преображением.

— Эри прорезал реки. — Голос старика был едва не громче шепота. — Эри укрепил землю. Он вырастил ямс, — пробормотал он.

— Да, да, да! — вмешалась Игуэдо грубо и раздраженно. — Эри сделал так, чтобы сияло солнце, росла трава, пели птицы и плавала рыба. Все такое. Да, Эри укрепил землю. Да, Эри посадил ямс. Но теперь земля твердая. Теперь ямс растет. Реки прорезаны. Что толку теперь от Эри?

— Старуха…

— Что толку, а? Пора сунуть Эри в его яму. Дать ему бивень Эньи, чтобы тот напоминал ему о его сыновьях…

— И о его дочери? Первой Эзе Ада?

— Думай, что говоришь, старик!

Крикнув это, она шагнула вперед и даже замахнулась. Мальчик, оказавшийся между ними, попытался вжаться в самый дальний угол хижины. Старик поймал его за запястье. Хватка его была теперь слабой. Мальчик с легкостью смог бы вырваться, стоило ему захотеть.

— Ификуаним не был не прав, — сказал старик. — Не был. Но и прав тоже не был. Он сотворил Эзоду, он и Эньи…

— Да? — откликнулся мальчик.

Он ничего не понимал в происходящем. Что-то неправильное крылось в этой столь внезапно вспыхнувшей вражде между Игуэдо и стариком, что-то застарелое и приевшееся.

— Теперь ты сам должен решить, — сказал старик.

— Решить? Что решить?

Старик помотал головой. Мальчик почувствовал у себя на плече руку Игуэдо.

— Пойдем со мной.

— Но что? Что я должен решить? — настаивал мальчик.

— Тебе обо всем скажет Уссе. А теперь пойдем со мной, — сказала Игуэдо.

Старик отвернулся.