Носорог для Папы Римского

— …Двадцать. Быстрее, малыш Пьерино. Ты же не хочешь опоздать, правда?

Малыш Пьерино неуверенно мотает головой. Девочка гораздо сильнее, чем выглядит. Она почти тащит его в сторону источника шума, который начался несколько минут назад и звучит сейчас, словно гроза.

— Девятнадцать, — бормочет Амалия. — Быстрей!

Они бегут через длинное низкое помещение. В конце его видна небольшая дверь. Дверь сотрясается. Амалия толкает его вперед.

— Что они могут там делать? — спрашивает кардинал Биббьена, неотрывно глядя поверх голов танцующих на исповедальню, оказавшуюся в самой их гуще.

Довицио пожимает плечами.

— Полагаю, они вспоминают о том, как были в Прато. — Позади них стоит Гиберти, держа в руках теперь закрытый гроссбух.

— Прато? Это где он убил семью Тедальди? — Биббьена фыркает. — Кому теперь до этого есть дело?

— Очевидно, его святейшеству. И этому, этому, — Гиберти быстро перелистывает страницы своего гроссбуха, — Сальвестро.

— И мне! — заявляет детский голос позади них.

Они поворачиваются в поисках источника столь наглого вмешательства, и как раз в это мгновение на другом конце рокочущего зала музыкант с альпийской цитрой высоко поднимает свой плектр и опускает его к трепещущим струнам со звуком, подобным тому, что производят вырываемые с корнем деревья.

И здесь музыка достигает новой, устрашающей силы. Она звучит так, словно сейчас в tinello сокрушают глокеншпиль, для сооружения которого потребуются все дубы изобилующих медведями лесов в горах Гаргано, а на то, чтобы выковать молоты для такого сокрушения, уйдет все железо Гарца, но кто бы мог подумать, что орудовать этими молотами доведется вкрадчивому царю Каспару и его приверженным к диминуэндо «мавританцам», этим первым скрипкам тоскливых мелодий, этим виртуозам похоронного звучания? Их содрогающийся верховод топает по полу, на его зачерненном лице проступают бисеринки пота, и он словно бы кнутом гонит их сквозь эту дьявольскую уменьшенную квинту, меж тем как цитрист взмывает вверх по гамме и, словно слаломист, несется вниз в бешеных зигзагах музыки, которой виолисты и волынщик дают про себя разнообразные названия: «Смерть от вопля», «Цитра в пламени», «Избиение невинных» и «Музыка для Жирного Ублюдка, чтобы колотиться под нее головой о стену», хотя правильнее было бы назвать ее «Багровой шпорой», потому что как раз это и есть биохимическая песчинка, вокруг которой формируется песенная жемчужина. Гроотова еда была снабжена шпорами. В хлебе скрывались шипы. Теперь две дюжины церковных органов подпрыгивают, как на батуте, на барабанной шкуре размером с былое озеро Марса (хлоп! последняя капля) и сто восемьдесят потных, заляпанных грязью, подвыпивших, испытывающих головокружение жрецов и жриц Терпсихоры танцуют карманьолу, прижимаясь друг к другу бедрами, кроме кардинала Армеллини (защищаемого, как всегда, шестифутовым санитарным кордоном своей собственной непопулярности), Всадницы (потому что каждый, кто коснется ее бедер, как говорят, уползает, истекая кровью) и отца Йорга, который сидит в углу.

Нет, не сидит. Он стоит, поднятый на ноги парой детских рук, меж тем как «мавританец» с цитрой поднимает инструмент к лицу и принимается играть на нем зубами, царь Каспар роняет жезл себе на ноги, не замечает этого и продолжает дирижировать, Вич же тем временем скребет зудящее кольцо из зубных отметин, покрывающихся корочкой вокруг его члена, а Фария тянется к corquignolles, жует, глотает и, подавившись, падает на пол, пока черный поток растекается вниз по крысиным туннелям, а ворона, взгромоздившаяся на восточную стену Бельведера, обдумывает, что бы ей съесть в первую очередь. Апельсин? Кожистый серый хвост, который она нашла обмотавшимся вокруг флюгера на шпиле Сан-Дамазо? Или пропитанный влагой труп кота, валяющийся внизу на покрытых струйками грязи плитах двора? Ворона едва успевает заметить, что у кота отсутствует хвост, когда маленький мальчик убивает ее из рогатки.

Тук! Это ворона.

Тук! Это его святейшество, который и на самом деле в отчаянии колотится головой о стену исповедальни. Валентино? Зороастро? Хоть убей, он никак не может вспомнить имя этого парня.

Раскаяние? — гадает Сальвестро. Угрызения совести?

Дверь распахивается: люди, шум. Отец Йорг и маленький мальчик. Что они здесь делают? — думает Сальвестро. Он совершенно спокоен, совершенно неподвижен в самой гуще этого рева, он просто ждет, готовый выслушать все, что может сказать ему Папа, плывя тем временем по течению собственных мыслей.

— Пять! — яростно кричит Амалия, выдергивая его из грез наяву.

Алессандро? Вентуро? Тук! Тук! Тук!

— Начинайте, — морщится его святейшество. — Как-нибудь начинайте.

Но голос, когда он наконец начинает говорить, звучит писклявее, чем ему помнится, он ему чем-то знаком, но не связан с, с… Он не уверен. Он не помнит голоса этого человека.