Носорог для Папы Римского

— Теперь можешь говорить, — прошептал он и прижался ухом к губам товарища. — Так что ты там нашел?

Сальвестро глубоко вздохнул, икнул, по телу его снова пробежали судороги. Он опять срыгнул, и рвота попала Бернардо на щеку.

— Ничего, — пролепетал он. — Я ничего не нашел.

Монахи ждали, что будет дальше. Он видел это по их лицам, по нервному румянцу, по тому напряжению, с которым Гундольф, Райнхард и Харальд и остальные лупили веслами по почти неподвижной воде и гнали плот к берегу. Великану и спасенному было приказано перебраться в их собственное судно, и теперь лодка тащилась враскачку, привязанная к плоту. Утопленник вроде бы окончательно пришел в себя и устроился в лодке полулежа, положив локоть на вельс. На лице гиганта было написано безутешное горе, он смотрел под ноги и что-то непрерывно бормотал. Лодка, двое бродяг и бочка, полная морской воды, — небогатый улов на взгляд ничего не подозревающего человека. Но сердце у Йорга так и колотилось.

Весла опускались и поднимались, бревна, связанные полусгнившими канатами, скрипели. Йорг разглядывал руины церкви, обрыв, у основания которого сгрудились вокруг Герхарда остававшиеся на берегу братья — эти часовые в сером, последние защитники острова. Что ж, они продвинулись несколько дальше, чем воины Генриха Льва… Он оглянулся на лодку, колыхавшуюся у них в кильватере. Великан, кажется, поуспокоился.

На берегу Йорг приказал Флориану и Маттиасу вымыть и переодеть гостей монастыря. Герхард говорил что-то, стоя к нему спиной, монахи внимательно прислушивались. Когда лодка и плот пришвартовались к берегу, Йорг начал подниматься по склону, но Герхард преградил ему путь:

— Я бы хотел переговорить с вами, отец…

Слова Герхарда — цепи, бремя, ноша неподъемная. Оба они находились на грани распри, и приор видеть не мог этой кислой физиономии — Герхард, конечно, обозлился, что у него отняли командование плотом. Йорг отодвинул его в сторону: «Не сейчас, позже» — и продолжил подниматься. За спиной у него слышалось глухое бормотание. Добыче, конечно, надлежало быть богаче, да она и была бы таковой, если бы только он мог пробудить их умы, заставить их преодолеть свои страхи! Тогда бы монахи поняли, насколько ценен их улов. Конечно, они уже сдвинулись с мертвой точки, но до понимания еще очень и очень далеко. В часовне его ждал брат Ханс-Юрген.

— Проводи наших гостей в чулан, в котором мы держим брюкву, — приказал Йорг. — Дай им соломы и ведро для нечистот. Есть они тоже будут там. А перед вечерней молитвой приведи ко мне того, который называет себя Сальвестро.

Подтянулись остальные монахи, потом пришли гребцы — они никак не могли отдышаться после недавних трудов и крутого подъема. Последними явились братья Флориан и Маттиас, сопровождавшие гиганта и его товарища. Ханс-Юрген сопроводил их к колодцу, где их раздели и несколько раз окатили водой с головы до ног. Без одежды великан казался еще больше. Рядом с ним его спутник выглядел слабаком. Хансу-Юргену трудно было разглядеть в нем того, кто напустил страху на весь остров. На что эти бродяги рассчитывали? Что надеялись найти на морском дне? Он подождал, пока они вытрутся и оденутся в чистое, и препроводил их через часовню и дортуар в пристроенный к кухне каменный чулан.

Кладовка для брюквы простиралась в ширину больше, чем в глубину, и была довольно высокой — в два человеческих роста. К задней стене были прикреплены решетки, на которых когда-то хранилась брюква: подобные паутине, эти полки поднимались до самого потолка. Все трое, один — в мимолетном замешательстве, другой — с покорностью, а третий — с привычным уже недоумением, приостановились в дверном проходе, потому что между дверью и полками едва хватало места, чтобы стоять прямо.

— Вы останетесь здесь, — сказал Ханс-Юрген. — Позже вам принесут солому и еду. Можете, если надо, оторвать эти полки.

Когда он направился назад в часовню, то за спиной у него раздались сначала неуверенные, а потом более решительные звуки, свидетельствовавшие о том, что крушение деревяшек началось.

Бернардо отодрал последнюю решетку, они прошли в глубь чулана и уселись на пол. Здесь пахло сухой гнилью и куриным пометом. И было почти совсем темно.

— Ничего! — наконец воскликнул Бернардо. — Как же так — ничего?

Сальвестро поднял на него отсутствующий взор.

— Не совсем ничего, — пробормотал он себе под нос.

— А что тогда? — спросил Бернардо.