Ностальджи

— Неужели не в силах? — горько произнес Стендаль. — А я думал, что вам это по плечу.

— Что по плечу?

— Вернуть мне мою любовь!

— Но как?

— Если бы я был изобретателем, то я бы вам подсказал. Но я просто репортер. Могу только сказать — душа моя страдает, а сердце стонет. Как в песне. И, кроме вас, некому пролить бальзам на мои раны и царапины.

Стендаль горько усмехнулся.

Минц усмехнулся ему в ответ.

У Минца на душе остался горький осадок.

И не только из-за страданий Стендаля.

Минц почувствовал за ними страдания великого народа, замечательной страны России, которую судьба ограбила, лишила миллионов лучших сынов и дочерей, покинувших ее навсегда. Вспомнился разговор, который Лев Христофорович в прошлом году имел с премьером Федерации. Тот тогда произнес: «Ох и беспокоит меня проблема миграции. Сагдеев как-то сказал, что одних наших академиков в Гарварде более двух десятков, а уж докторов — каждый третий. А на дружественную ли мельницу они льют воду?»

Тогда стоявший рядом генерал предложил: «Надо бы закрыть Запад». — «А вот этого мы не сделаем! — ответил в сердцах премьер. — Рано…»

Как наполняется сосуд?

Сначала он полон до половины, потом почти совсем полон, потом достаточно капли, чтобы жидкость хлынула через край. Так бывает и с мыслителями.

Разговор с премьером заставил задуматься.

Беседа со Стендалем послужила последней каплей.

К тому же чисто по-человечески было жалко пожилого человека, который полюбил и лишился. И тогда Минц, вернувшись домой, принялся мыслить.

То есть сначала он помыл и порезал баклажаны.

Затем заложил их в сотейник.

Поставил сотейник на плиту.

Добавил нужные специи.

Понюхал.

Зажег газ.

Потушил газ.

Мозг Минца начал трудиться.

Своеобразие мозга Льва Христофоровича заключается в том, что он неспособен искать решения на проторенных дорожках. Ему подавай научную целину, чащобы и тупики, и чем неразрешимее задача, тем она кажется Минцу интереснее.

Итак, Лев Христофорович уселся за письменный стол и, поворошив бумаги, отыскал под их гнетом старенький, но верный компьютер. Затем он стал раскладывать на нем пасьянс. А зачем еще может пригодиться компьютер великому человеку.

Раскладывая пасьянс, Минц думал.

Ломал себе голову.

Трое суток он не покидал квартиру.

Правда, уже через несколько часов добровольного заточения сосед и друг Минца Удалов догадался, что процесс пошел, и принес Льву Христофоровичу миску Ксениного борща, до которого Минц был большой охотник.

Он съел борщ и не заметил.

На исходе третьего дня Минц поднял телефонную трубку и вызвал потерявшего всякую надежду Мишу Стендаля.

— Пиши письмо своей звездочетке, — сказал он. Лукавая улыбка блуждала на челе ученого. Наверное, так смотрится лев, только что скушавший антилопу.

— Какое письмо?

— Поздравь ее с Новым годом!

— Какой Новый год в июле?

— Ну поздравь ее с наступающим учебным годом.

— И что будет?

— Сначала, — Минц не мог не улыбаться, — ничего не будет, а потом будет результат.

И, повесив трубку, Минц отправился гулять. Ведь решение проблемы с эмигрантами не входило в число основных работ профессора.

Скинув тяжкий труд и оцепенение последних дней, повеселевший Лев Христофорович постучал половой щеткой в потолок и таким образом вызвал Корнелия Ивановича на прогулку.

Вскоре к ним присоединился Гаврилов, заядлый охотник и любитель побеседовать на вольные темы.

И вместо задушевной беседы близких друзей получилась общая дискуссия. Гаврилов все норовил похвастаться новой «тулкой» и перспективами истребления пернатых. Минц же животных и птиц жалел и полагал, что охота — занятие аморальное.

— Вот на Партикапое, — заметил Удалов, — убиение любого теплокровного существа карается тюремным заключением на срок до трехсот лет. Они там живут подолгу.

— А хладнокровных как, можно истреблять?

— На них и охотятся, — признался Удалов.

— А у нас нет выбора, — заявил Гаврилов. — Так что грянет сейчас первое августа, попрошу гусей и прочих съедобных птиц в пределах моего зрения не возникать.

— Варвар, — заметил Ходжа Эскалибур, подошедший бесшумно.

Все выдавало в нем проходимца.

Что было не столь ясно одураченным им гражданам.

Тем более что некоторые из его предсказаний странным образом материализовались, приворотное средство оказывало приворотное действие, а отворотное — тем более.

Но в то же время достаточно было внимательно поглядеть на его белоснежную бороду, вызывающую мысли о рекламе стирального порошка, на его выцветшие голубые глаза педофила, его слюнявые губы и тугой животик, как некоторым хотелось бежать от него подальше, а другим угодить в его сладкую паутину.

Ходжа шел с заседания инициативной группы, которая намеревалась воздвигать молельный дом, а может, стриптиз-клуб синтетического вероучения. Это, как честно и игриво заявил Великий Ходжа, будет зависеть от настроения пророка на тот самый момент.

— Птицы — это души наших предков, — заявил Ходжа Эскалибур, — я с некоторыми из них поддерживаю связь.

— И как, — язвительно спросил Гаврилов, — получается?