Ностальгия

Перегнувшись через стол, Саша ухватила чертежный сорокапятиградусный угольник, потускневший от царапин, и новый справочник, «Стены Пекина». Девушка бессознательно прижалась бедрами к краю стола, прямо перед собеседником. Ох ты господи! Бив разом ударился в рассуждения о пользе карт, включая карты памяти, и о картографии в целом; вдруг ей интересно? Карты — это зримая, проверяемая истина. Карты не изменяют физический мир; составление и даже производство карт — одна из немногих еще сохранившихся достойных профессий.

— Карты, это, безусловно, метафоры. От них никакого вреда. — Бив повторил то же самое еще раз. — Карты созданы в помощь людям. — И он принялся превозносить до небес таинственность карт и даже каталогов улиц.

— Ох, ну ладно, так-то лучше, — согласилась Саша. — Вот теперь вы дело говорите; по мне, так нет ничего скучнее фактов. — Она провела накрашенным ноготочком по гипотенузе. — Моя жизнь, — девушка внезапно отбросила угольник, — это сплошная неразбериха. Наверное, я слишком много переживаю. Но, как ни забавно, ничего особенного в итоге не происходит.

У Бива были волосы апельсинного цвета и лохматый твидовый свитер. Что тут можно сказать, он понятия не имел. Он повертел в руках чертежные лекала — и вновь отложил их на прежнее место.

Подоспели Джеральд Уайтхед и Норт, «умудренные волхвы», очень собою довольные, и, как это водится за путешественниками, выказали самый живой интерес.

Бив вдруг застеснялся своего посиневшего носа и, дабы не чувствовать себя не у дел, расхохотался непонятно над чем.

— А какое у вас тут самое симпатичное слово? — полюбопытствовала Саша, приходя Биву на выручку. — Какое слово — ваше любимое?

Скрипнула спинка стула: Бив откинулся назад. Он не колебался ни секунды:

— «Мостовая»! «Мостовая»! Я часто размышляю об этом слове. Оно даже по звучанию такое ровное, гладкое… И связано с картами.

Мосто-вая.

Зельнер громко фыркнул в своем углу.

— Сдается мне, вы не одиноки в своем предпочтении, — откликнулся Джеральд.

— А мне нравятся слова «веранда» и «бумеранг», — подхватила Саша.

— «Бумеранг» и впрямь звучит приятно. Это слово — в самый раз для путешественника.

Книжный червь порылся в боковом кармане и вытащил книжку в бумажной обложке:

— Послушайте-ка!

— Ну вот, опять он за свое! — пожаловалась Саша Биву.

Норт ласково толкнул ее локтем.

— Да нет, вы послушайте! Какой-то русский считает нас загадочными! — И Норт зачитал вслух: — «При виде Австралии на карте сердце замирает от восторга. Кенгуру, бумеранг!» Вот, на странице сто пятьдесят один.

— Гип-гип-ура! — откликнулась Саша.

Джеральд повернул книгу так, чтобы видеть обложку. Некто Андрей Синявский, он же Абрам Терц.

— Неплохо, а?

— Разумеется, написал он это в исправительно-трудовом лагере. Из обезьянника, так сказать.

— Вы недооцениваете свою страну, — раздался голос.

Все обернулись: Зельнер взирал на посетителей сквозь просвет между двумя стопками книг.

— Слово «кенгуру» завораживало очень многих писателей. «Бумеранг» — в меньшей степени. Эти два слова словно вобрали в себя тайну Австралии: дали и расстояния.

— Вы, наверное, имеете в виду Д. Г. Лоуренса?[118] — почтительно осведомился Джеральд.

— И не только его. Это — пусть незначительное, но вполне ярко выраженное течение в мировой литературе.

— Правда? Продолжайте!

Доктор Норт как раз специализировался на кенгуру, наряду с прочими сумчатыми. Многие его работы, опубликованные в научных журналах, начинались с подходящей цитаты — цитаты с севера.