Ностальгия

В 1985 году Тарковский получает предложение из Швеции работать над фильмом по сценарию, который первоначально назывался. «Ведьма». «Первый вариант картины носил название «Ведьма» и предполагался как повествование об удивительном исцелении больного раком». Кстати, тогда в Стокгольме, в 1985 году, он встретил скульптора Эрнста Неизвестного, которого знал по Москве и той жизни, которая давно исчезла, но сделала людей близкими, как однополчане. В разговоре Андрей неожиданно попросил, чтобы Эрнст сделал для его могилы надгробие — «Распятие». Разговор не подлежал обсуждению, это было предсмертной волей. То, что «Распятие» Неизвестного не было установлено, виноват не скульптор. Вдова Тарковского отменила его распоряжение, хотя хорошо о нем знала и даже упоминала в своих интервью.

Основным продюсером «Жертвоприношения» стала Анна Лена Вибум (Шведский киноинститут)[73].

А еще точнее — Ингмар Бергман, покровительство и помощь которого так очевидны. «Тарковский для меня — самый великий режиссер. Тот, кто придумал новый язык, соответствующий природе фильма, который видит жизнь как отражение, видит фильм как сон». Как подлинно великий художник, Бергман отмечает самое главное — неповторимость киноязыка, способного транслировать не внешние наблюдения, но сокрытую неповторимую жизнь души и сознания. Время действия — один день, и это день рождения героя фильма господина Александра.

Как и сюжет «Поклонения волхвов», день рождения имеет свой «тайный план», сакральный смысл. Любой день рождения — смерть и возрождение. Начало нового года жизни, возможность начать «все сначала», т. е. встать на путь. С Александром писателем, бывшим актером, игравшим Ричарда III и князя Мышкина, именно в этот день происходят невероятные события.

Утром он со своим маленьким сыном Малышом (так его зовут) сажает сухое дерево и рассказывает мальчику притчу о человеке, монахе, который ежедневно в одно и то же время проделывал одно и то же усилие: поливал сухое дерево. В конце концов дерево зацвело. Как и в сюжете «Поклонения», и в сакральной идее дня рождения, — в притче о монахе соединены начало и конец. Мы, зрители, понимаем, что дело идет о завещании сыну, о наказе. Мальчик Малыш отмечен особыми в языке Тарковского чертами. Он в молчании, хотя есть внешний мотив молчания — операция гланд. На шее Малыша повязан бинтик — адрес в сторону Сталкера. В лесу, где Александр, гуляя, разговариваете Малышом, он случайно толкает мальчика, и у него из носа идет кровь. Снова аналог со Сталкером. В финале фильма, как бы лишенный всего после пожара дома, Малыш поливает водой дерево, потом ложится, смотрит на небо, на крону зацветающего дерева. «Жертвоприношение» — единственный фильм с явно светлым, гармоничным финалом. Обугленное дерево «Иванова детства» и расцветающее «Жертвоприношения». Мы развернули смысловое содержание фильма к Малышу. Замкнулся круг жизни Александра, замкнулась жизнь на Малыше. В сюжете «Ветхозаветной Троицы» в корне древа жизни — жертва, чтобы открылся путь к кроне «Нового Завета». «Жертвоприношение» — последний фильм Тарковского.

Репродукция леонардовского «Поклонения» украшает стену кабинета писателя и актера Александра. Он то отражается в стекле репродукции как в зеркале, то как будто сливается с ней. Еще и еще раз подчеркивается связь обоих событий, мифологий жертвы Александра, его дня рождения с «Поклонением волхвов».

Как всякий русский полифонический гений, Тарковский цитатен. Это замечательное свойство связей с прошлым в культуре, высокого «не одиночества», сопричастность тому уровню, где «на воздушных путях голосов перекличка». Связями, скрытыми и явными, Андрей пропитан, соединен с мировой культурой, и это само по себе отметка-зарубка на древе познания добра и зла.

Леонардо с ним от самого детства, когда отец читал описание сражений из «Книги о живописи», от отрочества, когда Игнат листает книгу о художнике, до последнего фильма и последнего интервью. Сражение с татарами в «Рублеве» режиссерски мизансценированно в согласии с указаниями Леонардо, как следует изображать битву. Во всех работах Леонардо да Винчи тончайше проработаны детали: складки платья, письмо рук и ногтей, ботаничность цветов, непревзойденная профессиональная рукодельность в изображении форм — совершенным образом поддернутых пыльцой непознаваемой тайны «сфумато» этих форм, мерцающих тайной ангелов-демонов его вселенной, его пантеона. Леонардо, возможно, постиг ту гармонию, вирус которой в художественной крови и духовной жажде Андрея Тарковского. Тарковский как бы в классе Леонардо. Мераб Мамардашвили эту ностальгию по гармонии, которая была и его болезнью, сформулировал так: «Гармония всегда ^несимметрична, разомкнута на свободный, спонтанный «сверхъестественный» акт, являющийся свободной предпосылкой в человеке».